– Здорово, молодцы, – произнес я, невольно любуясь этими открытыми, мужественными и честными солдатскими лицами.
– Здравия желаем, ваше благородие! – сдержанно ответили те.
Между ними были и знакомые уже читателю люди. Смуглолицый коренастый Городенко, командир 2-го взвода Белов и командир 1-го взвода Зашибайло, богатырь-малоросс с небольшой русой бородкой.
По словам подпрапорщика Бовчука, охотников на разведку оказалось больше, чем надо. Но и те, которые стояли теперь перед нами, держа руки по швам, были как на подбор.
– Вот что, ребята, – начал я, – нас пойдет всего семь человек: я, прапорщик Муратов, Клопов и вас четверо. В 12 часов соберитесь около моей землянки в белых халатах. Пойдем снимать караул, который вон там, на том бугорке, впереди австрийских проволочных заграждений, знаете? – Я показал рукой в том направлении, где приблизительно был этот бугорок.
– Так точно, знаем…
– Ну вот, смотрите, братцы, все зависит от нас самих, малейшая неосторожность может погубить нас всех. Чтобы была полная тишина. Двигаться будем цепью на шаг один от другого, сначала согнувшись, а потом, когда скажу, ползком на брюхе. Кинемся на австрийцев без выстрела, если удастся, то захватим в плен. При каждой ракете, пока она летит вверх, моментально падать на землю и не шевелиться. Приказания передавать шепотом. Смотрите, ребята, будьте молодцами! – прибавил я в заключение.
– Постараемся, ваше благородие!..
По телефону во все роты нашего батальона было передано, что ночью пойдет наша разведка, чтобы по ошибке не открыли по нам огонь. Было уже за полночь, когда через линию наших проволочных заграждений проскользнули, как тени из загробного мира, несколько белых человеческих фигур и исчезли, точно расплылись, в чуть прозрачной темноте ночи. Это была наша партия разведчиков, рассыпавшаяся в цепь. В центре был я, справа от меня – прапорщик Муратов, слева – Клопов. Правее прапорщика Муратова шли Белов и Зашибайло, а левее Клопова – Городенко, и за ним – подпрапорщик Бовчук. В таком порядке двинулась наша «армия». У каждого из нас была в руках винтовка, а за поясом две бомбы. Погода нам благоприятствовала. Небольшой ветерок дул прямо в лицо, что нам было особенно на руку, так как австрийцам труднее было расслышать шорохи нашего движения. Легкая снежная пыль, по-прежнему крутившаяся в воздухе, заволокла, словно туманом, всю окружающую местность. Белизна снега точно соперничала с темнотой ночи, и потому было настолько видно, что можно было свободно ориентироваться.
Очутившись за проволокой, я да, вероятно, и другие мои товарищи по разведке почувствовали себя такими маленькими и ничтожными перед раскрывшимся перед нами широким белым саваном мертвого поля, словно мы в эту минуту были оторваны от всего мира. Точь-в-точь как маленький кораблик, покинув берег материка, вышел на простор океана… Все так казалось необычно и сказочно. Сумрак ночи… Мутное темное небо, смешавшееся с мутным снежным покрывалом земли. И таким одиноким и беспомощным чувствуешь себя в этом море снега и темноты между нашими и австрийскими окопами. И чем дальше продвигались мы вперед, чем туманнее становились наши проволочные заграждения, тем безотраднее становилось на сердце и тем сильнее было это ощущение беспомощности и оторванности. О, какими счастливыми, казалось, были те, кто в эту минуту мог спокойно сидеть в своей землянке, там, в этих наших сделавшихся милыми сердцу окопах, оставшихся позади нас и утонувших в темноте ночи! Где-то далеко-далеко в душе чуть заметно шевелилось, будто сосало, чувство, похожее на раскаяние. «К чему? Зачем? Кому нужна эта жертва, если всех перебьют? Что ты сам лезешь на рожон? Еще не поздно… Сделай пассивную разведку: посмотри, прислушайся да и назад в теплую землянку… Долг не нарушишь…» – шептал мне искушающий внутренний голос. Но какая-то другая, могучая сила поднялась во мне, та сила, которая толкает людей на подвиги, и, подобно шумному приливу моря, затопила мою душу Я безотчетно отдался этой стихии. Да и не до того было, чтобы разбираться в душевных настроениях. Мы уже прошли много наших секретов и осторожно продвигались к цели нашей разведки. Впереди хлопнул одиночный ружейный выстрел. Близко около нас свистнула пуля. Но мы не беспокоились, так как хорошо знали, что это был случайный выстрел. Австрийцы еще не могли нас обнаружить. Но сердце забилось сильнее… Это была не сказка, не сон, но жуткая действительность, жуткая в своей грозной таинственности. В ночном сумраке все принимало какие-то причудливые формы. В каждой воронке от снаряда, зиявшей иногда на белом фоне снега, в каждом небольшом кустике или неровной складке местности, встречавшейся по пути, мерещились австрийцы, которые точно уже давно подметили наше движение и только и ждут удобного случая, чтобы уничтожить нашу маленькую горсточку разведчиков. С каждой минутой положение становилось все напряженнее, и нервы натягивались как струны. Я инстинктивно озирался вокруг себя, пристально вглядываясь в ночной сумрак, но ничего не мог рассмотреть. Наоборот, чем больше я вглядывался, тем больше сливались небо с землей, образуя одну сплошную мутную пелену. Даже круги пошли перед глазами… Но ведь на мне лежала ответственность не только за свою жизнь, но и за жизни всех остальных шести человек, так сказать цвета моей роты, потому что в моих руках была руководящая инициатива. И требовались большое напряжение воли и присутствие духа, чтобы начатое дело довести до конца. Впереди взвилась ракета и яркой звездой вспыхнула над нашей головой. Мы точно подкошенные попадали на землю и, прильнув к холодному мягкому снегу, лежали до тех пор, пока ракета не потухла недалеко от нас. За этот короткий промежуток времени, чуть-чуть приподняв голову, я успел заметить, что ракета пущена с того именно бугорка, на который австрийцы каждую ночь выставляли караул. Направление движения было нами взято с самого начала правильно, так как бугорок находился теперь как раз против нас на расстоянии шагов четырехсот.
Свет от ракеты был настолько яркий, что стало светло как днем, но благодаря белым халатам, накинутым даже на голову, мы совершенно слились со снегом. Австрийцы, вероятно, нас не заметили, так как когда снова стало темно, то все было по-прежнему. Изредка раздавались то там, то сям ружейные выстрелы, давая тем нам знать, что враг не дремлет. Наши окопы вместе с проволочными заграждениями давно уже потонули в ночном сумраке и остались далеко позади нас, между тем как австрийские проволочные заграждения, особенно Радлов, выдвигались из тьмы все отчетливее, вызывая своим грозно-молчаливым видом чувство ужаса перед нависшей опасностью. Шепотом я передал по цепи приказание двинуться вполоборота налево, низко пригнувшись к земле. Осторожно двинулись в указанном направлении. Вспыхнула ракета, левее сразу другая и, залив нас морем света, упала почти перед самым нашим носом. Но мы успели вовремя припасть к земле. Полежали минутку, видим, ничего не заметили, потихоньку двинулись дальше. А сердце так и стучит молотком в груди, слышен каждый удар… «Господи, спаси и помоги!..» – напрашивается молитва на уста. Больше всего я боялся как бы не наскочить случайно на какой-нибудь другой австрийский пост. Но я успел подметить, что этот другой пост левее нас, из которого была выпущена ракета, находился в нескольких сотнях шагов от бугорка. Таким образом, ближайшей моей целью было как-нибудь пробраться незамеченными между этими двумя постами, а потом уже действовать против бугорка. Мы уже были в такой близости от противника, что из боязни быть открытыми я приказал двигаться ползком. Мы ползли на коленях, упираясь локтями в снег, как кошки, подкрадываясь к своей жертве. Пот градом катился с лица от непривычного движения и морального напряжения.
