Это было единственное время, когда можно было во весь рост свободно, не боясь попасть на мушку немецкого стрелка, погулять около окопов, вдыхая в себя полной грудью свежий вечерний воздух, напоенный ароматами весенних испарений. Но все же, как ни чудны были эти весенние вечера, как ни приятны были прогулки в таком роде, неизменно чувствовалась во всем этом, как я уже отмечал, какая-то отравляющая частичка, что-то отталкивающее… Это было присутствие притаившейся где-то близко-близко кровожадной смерти. Пора, однако, перейти к дальнейшему рассказу. Приближалась Пасха, которая в этом году совпадала с Пасхой по новому стилю. Таким образом, Великий праздник нам суждено было встречать вместе с нашими врагами. Такой случай, когда Пасха по старому и по новому стилю совпадает, бывает очень редко, и потому теперь, в самый разгар войны, это совпадение было как-то особенно знаменательно.
В это время моя рота занимала самый опасный участок против Радлова по обе стороны шоссе, а я помещался в известном уже читателю длинном и узком, выложенном кирпичом погребе под развалинами дома. В таких необычайных условиях приходилось встречать Светлое Христово Воскресение.
Каким резким контрастом казался этот приближающийся праздник мира, любви и всепрощения в сравнении с грозной обстановкой войны – этой узаконенной человеческой бойни!..
Все чувствовали, что этот день должен быть каким-то особенным, исключительным… И действительно, воспоминания об этом дне еще и теперь вызывают в моей душе трепетное волнение и смутное представление о чем-то высшем, неземном… Но нужно рассказать все по порядку…
Для того чтобы хоть как-нибудь скрасить угрюмую и тягостную обстановку окопной жизни и чем-нибудь выделить наступающий великий праздник, я решил устроить небольшую иллюминацию и пригласить всех офицеров нашего батальона в мой погреб разговеться. Эта мысль мне понравилась, тем более что ее можно было осуществить благодаря близости Тарнова. Я поручил Францу купить в Тарнове цветной бумаги, картона, маленьких свечей и тому подобной разной мелочи, а также закусок и вина. Когда все это было принесено, я с прапорщиком Муратовым и с помощью своих вестовых принялся вырезать и клеить фонарики, которые хотел развесить в каждом взводе. Кроме того, я надумал сделать огромный крест и, увесив его фонариками, зажечь их в ночь перед Пасхой.
Помимо всего этого я приказал вычистить и вымести окопы, а дно выложить кирпичом, дабы они приняли более или менее праздничный вид. Работа кипела, так как была уже страстная неделя. Немцам показалось подозрительным это оживление в наших окопах, они приписали его укреплению позиции и потому нередко открывали артиллерийский огонь по нашим окопам, который, впрочем, не причинял нам вреда.
Наступила Великая суббота. Все было готово для встречи Светлого праздника. В окопах были развешены разноцветные фонарики, которые оставалось только зажечь. Огромный деревянный крест лежал теперь на земле вблизи от моего погреба. Вечером, увешенный зажженными фонариками, он должен был быть поднят. В моем погребе был уже накрыт пасхальный стол, уставленный всякого рода лакомствами, закусками и винами.
С наступлением сумерек стали собираться офицеры нашего батальона. Пришел прапорщик Ковальский, за ним командир 1-й роты штабс-капитан Ласточкин, потом пришли прапорщик Древесников и, наконец, капитан Шмелев вместе с веселым и подвижным начальником пулеметной команды прапорщиком Тарасовым. Все были в отличном расположении духа, приветливо улыбались и, здороваясь со мною, дружески жали мне как хозяину «дома» руку, точно это была не передовая линия и не погреб, а моя гостиная в нашем милом городе Житомире. Погода была тихая и теплая. На потемневшем мутно-синеватом небе зажглись первые звездочки, и только на западе за Радловом небо было светлее и отливало бледнооранжевым заревом заката.
И в природе, и на передовой линии наступила торжественная тишина, не нарушаемая ни единым, даже отдаленным ружейным выстрелом, точно усталые, обагренные кровью бойцы благоговейно прислушивались к звукам дивного гимна, воспеваемого несметным небесным воинством: «Слава в вышних Богу! И на земли мир в человецех благоволение…» Ведь в эту ночь все христианские народы встречали праздник Святой Пасхи, и потому каждый выстрел должен был звучать теперь как вызов Божеству, как оскорбление Божественному Страдальцу, распятому за грехи мира…
Но, увы, война остается войной, и ее беспощадными законами оправдывается все.
Около 12 часов ночи я приказал зажечь иллюминацию и поднять с зажженными фонариками крест. Вскоре окопы осветились бледно-розовым светом от фонариков, а недалеко от нас на несколько возвышенном месте ярко горел увешенный красными фонариками огромный крест, обращенный своей лицевой стороной к противнику, и потому хорошо им видный. Это был безмолвный, но многозначительный символ наступившего Светлого праздника, праздника искупительной жертвы. Зрелище было красиво и в то же время трогательно. На фоне черной ночи огненный крест резко выделялся, бросая вокруг себя розоватый отблеск. Несколько моих самодельных зеленых и красных ракет, брошенных вперед из окопов, ярко озарив местность, дополнили картину Мы, офицеры, вышли из нашего погреба и любовались несколько минут красивым зрелищем, а солдаты с благодарными улыбками с любопытством высовывались из окопов. Неподдельная радость отражалась на их суровых, мужественных лицах. Всем нам как-то по-праздничному было весело и легко на душе. Так и хотелось, казалось, крикнуть на весь мир: «Христос воскресе!.. Довольно жертв и крови!» Стрелка на часах приближалась к 12. Я пригласил своих гостей к столу Все веселой гурьбой направились к узким дверям моего погреба. Но едва только мы начали усаживаться за стол, как вдруг раздался ружейный залп и несколько гранат с треском разорвались где-то совсем близко от нашего погреба, где мы мирно приготовились встречать Светлый праздник. Сверху от сотрясения посыпался песок.
После первого же залпа лица у всех вытянулись и стали серьезными. Настроение моментально исчезло.
Наступило тяжелое молчание. Снова загремела неприятельская мортирная батарея и через секунду четыре разрыва снова потрясли воздух. Стены погреба задрожали. Было ясно, что немецкая батарея брала прицел по кресту.
– Господа офицеры, по местам! – скомандовал капитан Шмелев.
Все, второпях извиняясь передо мною, поспешили к выходу, и через минуту в погребе остались только я да прапорщик Муратов.
– Сволочи! – процедил сквозь зубы прапорщик Муратов. – Не могли оставить в покое хоть теперь… Бить по кресту… Экие подлецы!..
А мортирная батарея между тем продолжала крыть нас залпами из своих четырех орудий. Снаряды с громом и визгом осколков рвались вокруг, ежеминутно угрожая ударить в наш погреб, где ожидала нас неминуемая гибель. Ничего не оставалось, как потушить все огни. Улучив удобный момент, я выскочил из погреба и крикнул, чтобы опустили на землю крест и потушили все огни. Тотчас мое приказание было исполнено, и, когда наши окопы снова окутал ночной мрак, немецкая батарея прекратила огонь.
Наступил первый день Пасхи. День выдался чудный, тихий. Глаза слепило от яркого солнечного света. Ухо поражала необычная для нашего времени тишина, разлившаяся по всей передовой линии, точно ангел мира вдруг слетел на землю.
