В отношениях с Конгрессом президент подчеркивал, что именно он является «народным избранником», выразителем его интересов. В своей полемике с конгрессменами Джексон постоянно прибегал к поддержке прессы, все его послания Конгрессу широко публиковались в печати и комментировались, что позволяло воздействовать на общественное мнение в соответствующем духе
[1202]. Тем не менее его отношения, особенно с Сенатом, все время оставались напряженными. Предложения Джексона, как правило, проходили в верхней палате при минимальном перевесе голосов или блокировались. Не случайно, что он использовал право вето 12 раз, т. е. больше, чем все его предшественники
[1203]. Впервые в американской истории Джексон прибег к «карманному вето» — затягивал вынесение своего решения до закрытия сессии и тем самым «топил билль вообще»
[1204].
Авторитарный стиль характеризовал взаимоотношения президента с Конгрессом, Верховным судом и даже с членами его собственного кабинета. Джексон смещал и перетасовывал министров; в должности госсекретаря у него побывали 4 человека, министра финансов — 5, генерального прокурора — 3. Он также стремился заполнить судебные вакансии своими преданными сторонниками. В 1837 г. 7 из 9 членов Верховного суда были его людьми, в том числе и председатель, которым в 1835 г. стал Р. Тэйни.
Острая полемика о границах президентских полномочий возникла в связи с увольнением министра финансов Дуэна, отказавшегося выполнить приказ президента об изъятии государственных депозитов из Банка США. Сенат, по предложению Г. Клея, большинством в 6 голосов принял резолюцию, обвиняющую главу государства в нарушении законов и конституции страны. Клей заявлял, что страна находится в состоянии «революции и анархии», а президент стремится установить «выборную монархию»
[1205]. Джексон в своем официальном протесте указал, что Сенат уличил его в действиях, являющихся основанием для импичмента, который имеет свою особую конституционную процедуру и должен исходить из Палаты представителей, в связи с чем «обвинительная резолюция не законна». Президент, по утверждению Джексона, является непосредственным представителем народа, а власть министра производна от власти президента. Поэтому считал он, если лишить главу исполнительной власти права назначать, контролировать и смещать министров, то народ не сможет оказывать влияние на принятие решений в столь важном органе, как правительство
[1206]. По существу произошло усиление именно президентской власти, поскольку заседания кабинета министров собирались крайне редко, мнения его членов носили сугубо совещательный характер, а все решения Джексон принимал единолично или вместе со своим «кухонным кабинетом»
[1207]. Круг близких к Джексону людей регулярно встречался на кухне Белого дома, отсюда и название, ставшее с этих пор нарицательным. В него входили, в основном, журналисты и издатели, а также видные политики: М. Ван Бюрен, У. Льюис, Д. Грин, А. Кендалл, Ф. Блэр. Эти люди имели непосредственное влияние на формирование политики Белого дома. Со времен Джексона понятие «кухонный кабинет» прочно вошло в лексикон американской политической жизни.
В дискурсе политиков периода «джексоновской демократии» концепты свободы, собственности, общественного блага начинают чередоваться с отражающими дух времени: демократия и народный суверенитет, благо народа, права и свободы личности, хотя это больше свидетельствует о возросшем искусстве политической риторики, чем об изменившихся реалиях.
Наиболее спорными представляются реформы джексонианцев в области экономики. Борьба по вопросам экономической политики в период «джексоновской демократии» и в последующие годы, по справедливому замечанию Н. Н. Болховитинова, остается «твердым орешком» для исследователей
[1208]. Бесконечные споры в американской, и отчасти в отечественной историографии, не смогли внести достаточно ясности в понимание соответствия экономических программ демократов и национальных республиканцев (вигов) условиям того времени, жизненным интересам Америки. Не случайно Л. Харц предостерегал против отождествления американских вигов с европейскими и в то же время писал о парадоксе, сложившемся еще в XIX в., а затем развитом историками-прогрессистами, которые отождествляли вигов с «аристократами», «реакционерами», «монополистами»
[1209]. Сложность для историка состоит в том, чтобы попытаться отделить риторику и лозунги партий от реального содержания их программ.
В первой половине XIX в. по преимуществу аграрная экономика США, привычный уклад жизни, менталитет традиционного общества размывались под влиянием промышленной революции. Развитие экономики и соответственно, социальной сферы определялось рядом параллельно идущих процессов: развертыванием промышленного переворота, освоением западных земель (здесь был получен новый импульс в связи с изгнанием индейцев дальше на Запад
[1210]), а также укреплением плантационного хозяйства на Юге, стимулировавшимся «хлопковым бумом». В каждом из этих процессов присутствовали две тенденции развития — «вглубь» и «вширь». Первая подразумевала усложнение и структурирование уже сложившихся отношений, а вторая — дальнейшее пространственное, количественное расширение капиталистического уклада. Важными чертами экономики были не только ее «смешанный характер», многоукладность, но и структурные качественные сдвиги в ней самой.
Джексоновцы, верные заветам Джефферсона о сохранении аграрного характера экономики, хотели, чтобы Америка избежала копирования европейского опыта, создав свой особый путь развития. Их пугали индустриализация и урбанизация, и неизбежно связанные с ними острые социальные проблемы, такие как пауперизм, социальные конфликты, деградация морали, рост преступности и т. д.
[1211] Это усиливало реформаторский импульс «джексоновской демократии».
