Мадам Пуанкаре весь день провела в мэрии 11-го округа, на площади Вольтера, где раздавала платья и игрушки шести тысячам детей мобилизованных.
Мы пытаемся телеграфировать по радио из нашей лионской радиостанции в Москву. Русский император присутствует при приеме радио в своем святом городе и обменивается со мной несколькими словами. «Примите, – телеграфирует он, – вместе с выражением моих искренних дружеских чувств мои наилучшие пожелания к празднику Рождества». Волны эфира доходят до меня прямо и без каких-либо помех; но праздник, праздник – где он?
Мой друг Брие, всецело отдавшийся патриотическим деяниям, поехал в Соединенные Штаты защищать там наше дело и представлять нашу академию на съезде, организованном американской литературной и художественной академией. Я передал ему письмо для президента Вильсона и, воспользовавшись этим случаем, выразил последнему сожаление, что события не позволили мне последовать приглашению, полученному мною от Николая Муррея Бетлера и от самого Вильсона*. Президент Вильсон ответил мне следующим письмом:
«7 декабря 1914 г.
Дорогой господин президент.
Считаю для себя честью, что обращаюсь к вам как к своему товарищу по литературе, и искренне благодарю вас за любезное письмо, которое вы переслали мне через г. Брие.
Разумеется, я вполне понимаю те обстоятельства, которые сделали невозможным ваш приезд в Соединенные Штаты. Тем не менее разрешите выразить мое глубокое сожаление по поводу того, что он оказался неосуществимым. Пользуюсь случаем, чтобы выразить вам не только свое личное глубокое уважение и восхищение, но также горячие симпатии всех литераторов и мыслителей Соединенных Штатов к достойному президенту Франции.
Отношения между обоими нашими народами всегда носили столь искренне дружественный и задушевный характер, что я, как официальный представитель народа Соединенных Штатов, с особым удовольствием обращаюсь к вам, как достойному представителю Франции, с выражением своих самых горячих пожеланий гражданам великой Французской республики.
Примите, дорогой президент и уважаемый коллега, уверение в моем искреннейшем почтении.
Вудро Вильсон»
Пятница, 25 декабря 1914 г.
Адмирал Буэ де Лапейрер послал в Полу нашу подводную лодку со славным именем Кюри. Она была пущена ко дну береговыми батареями и австрийскими судами, патрулировавшими у входа в рейд. Командир и двадцать пять человек экипажа взяты в плен. Эта катастрофа вызывает у меня воспоминание о Пьере Кюри и о его смерти от несчастного случая, ошеломившей Париж восемь лет назад. Пусть судьба ополчается против этого имени – радий все же был открыт во Франции.
Одновременно с известием о гибели «Кюри» я узнал также про другую катастрофу на море, которая могла бы быть еще печальнее. «Жан Барт», сопровождавший меня во время моей поездки в Россию, торпедирован в Отрантском проливе австрийской подводной лодкой. Корпус судна пробит, но, к счастью, непроницаемые переборки и подводные части судна не пострадали, и мой бравый «Жан Барт», раненый, можно сказать, с распоротым животом, медленным ходом отправился на остров Мальту, где надеется оправиться.
На нашем фронте наши наступления, которые должны были продолжаться в день Рождества, уже сменились нелегкой обороной. Между Берри-о-Бак и Брей-ан-Лаонне нам пришлось выдержать ряд атак неприятельской пехоты. На участке фронта перед моим разрушенным Кло мы с грехом пополам отразили ожесточеннейшую атаку в лесу Айльи. В Аргоннах мы должны были оказывать сопротивление немцам, бросившим свои силы против Сент-Гюбер, Багателль и Грюерского леса. В районе Перт и Мениль-ле-Гюрлюс мы вынуждены были бороться против страшного натиска неприятеля. На севере от Сапиньель тоже были жаркие бои. Всюду льется кровь. Гром пушек заглушает рождественский трезвон. Однако мы должны быть стойкими и твердыми.
Суббота, 26 декабря 1914 г.
Несмотря на все усилия, сделанные правительством, чтобы добиться от Японии военной помощи в Европе, Клемансо, который не упускает случая проявлять свою оппозицию, вошедшую у него в систему, не перестает взваливать в L’Homme enchaine на нас вину в упорном уклонении токийского кабинета. Мой друг Стефан Пишон, с которым его бывший шеф так грубо обошелся в прошлом году, снова попал в лапы тигра и вторит ему в Petit journal. Между тем японское правительство само натолкнулось на энергичную оппозицию в своей же палате депутатов в вопросе о характере его вмешательства в войну, вдобавок оно оказалось в меньшинстве по одному вопросу внутренней политики. Поэтому есть все основания опасаться, что восточная мечта Клемансо не осуществится*.
Дюбо и Александр Берар сообщают мне, что финансовая комиссия сената заинтересовалась военными поставками и находит, что некоторые сделки, очевидно, были заключены весьма легкомысленно. Если парламентский контроль практикуется обеими палатами добросовестно и комиссии обладают достаточным тактом и скромностью, чтобы наблюдать за действиями правительства без претензии руководить ими, они, несомненно, смогут оказать ценные услуги. Я обращаю внимание Мильерана на замечания Бюбо и Берара. Он говорит, что уже вынужден был прибегнуть к карательным мерам и будет и далее внимательно проверять факты сам лично. Я не сомневаюсь, что он сделает то, что необходимо.
Воскресенье, 27 декабря 1914 г.
Итальянский король известил меня телеграммой, что королева благополучно разрешилась от бремени принцессой. Я послал ему поздравительную телеграмму. Но король и королева для меня пока только незнакомая монаршая чета дружественной страны. Приведет ли в один прекрасный день война к тому, что мы будем иметь удовольствие принимать их в Париже, удовольствие, которого мы не имели в мирное время?
А пока что Италия не теряет времени и принимает все меры, чтобы ее нейтралитет послужил ей на пользу. Из Дураццо де Фонтене телеграфирует нам, что итальянцы заняли Валлону*.
Немцы распространяют в Копенгагене слух о своей большой победе в Польше*.
Так как в конце своего письма ко мне Вильсон обращается ко всему французскому народу, я просил Делькассе запросить у президента через посредство нашего посла, могу ли я огласить его письмо в академии. Сегодня, 27-го, мы получили от Жюссерана ответ: «С первых же слов и не раздумывая президент Вильсон сказал мне: „Президент Пуанкаре волен прочитать мое письмо и использовать его так, как найдет нужным. Оно лишь неполно выражает те горячие чувства, которые я испытываю“. Вильсон прибавил, что питает к личности и характеру президента в разгаре этой ужасной борьбы чувства дружбы и восхищения, затем он долго расспрашивал меня о положении нашей страны, о состоянии духа войск и общества. Данные мною удовлетворительные сведения, видимо, обрадовали его. Я сказал ему, что во Франции тронуты тем благородным порывом, с которым американцы всех классов общества выказали свою благожелательность к столь многочисленным жертвам войны во Франции и оказывали помощь нашим беженцам и раненым»*. Итак, я передал письмо президента Вильсона непременному секретарю Этьену Лами, который зачитает его в академии*.
