Монсеньор Аметт по собственному почину предписывал молитвы только о «прочном и длительном мире», о мире, построенном на «торжестве права и на царстве права». От Жюля Камбона я узнал о странной ошибке цензуры. Я известил о ней Мальви, который с согласия председателя совета министров немедленно отменил эту неуместную меру. Архиепископ Парижский перед своим отъездом на конклав известил меня о своем намерении нанести мне визит и просит у меня теперь аудиенции на 1 февраля. Облаченный в пурпур и с кардинальской шапкой в руках, он явился в Елисейский дворец. Если не ошибаюсь, парижский архиепископ уже много лет не переступал порога президентского дворца. Кардинал Аметт со всей откровенностью рассказал мне, что молитва, составленная папой, показалась ему с первого же взгляда нуждающейся в дополнении и что он не скрыл этого своего впечатления от Рима. «Но, – говорит он, – очень досадно, что у нас нет представителя Франции при Ватикане. Святейший отец мог бы быть предостережен от текста, способного вызвать неверное истолкование». Когда я высказал мнение, что, пожалуй, трудно будет восстановить в военное время посольство, не возбуждая опасной полемики, он тотчас же согласился с этим и заверил меня, что все католики – горячие патриоты и не желают причинять никаких затруднений правительству, ничего не требуют и думают только о спасении страны. Речь его была полна простоты, доверия и благородства. На прощание он сказал мне: «Я возношу самые горячие пожелания победы нашей стране. Надеюсь, что в день победы смогу просить вас, господин президент республики, присутствовать лично на Те Deum». «Монсеньор, – ответил я, – я надеюсь, что после победы правительство не будет возражать против принятия мною этого приглашения. Я горячо желаю, чтобы от нынешнего единения осталась в будущем у всех французов постоянная потребность в национальном согласии».
В то время как к небу возносятся молитвы о мире, целесообразно исправленные, в окопах продолжается война, кровавые местные наступления. А дипломатия упорно пытается добиться более эффективного сотрудничества с Японией. Она старается также путем сохранения нейтралитета Болгарии добиться помощи Греции и Румынии. Тем и другим делают все больше предложений, дают все больше обещаний: Болгарии – Сербскую Македонию до линии Вардара; Сербии – в виде компенсации широкий доступ к Адриатическому морю, аннексию Боснии и Герцеговины, часть Темешварского баната, смежную границу с Грецией; Греции и Румынии – выгоды, меняющиеся с каждым днем в зависимости от капризов Сазонова, рассуждений Делькассе и размышлений сэра Эдуарда Грея.
Но в Англии все более и более приходят к убеждению, что лучшим способом привлечь Румынию, а быть может, и саму Болгарию, была бы отправка на Ближний Восток англо-французского корпуса. Английское правительство даже ставит Мильерану в упрек, что он в свою бытность в Лондоне возражал против этого проекта. Об этом рассказал Рибо канцлер казначейства Ллойд Джордж, приехавший в Париж для совещаний с французским и русским министрами финансов. Рибо сообщил об этом совету министров на заседании 2 февраля, и Мильеран ответил, что действительно во время своего пребывания в Англии он пытался доказать Грею, Китченеру и Уинстону Черчиллю невозможность снимать войска с нашего фронта. Напротив, Рибо, Бриан и я заявляем, что присутствие французских и английских солдат на Ближнем Востоке могло бы иметь благоприятные последствия как морального, так и дипломатического характера. Принятый мною сегодня русский министр финансов Барк подтверждает мне, со слов Ллойд Джорджа, что Асквит и Грей считают необходимой отправку в Сербию одного или двух корпусов союзных войск с целью побудить к выступлению Румынию и по меньшей мере держать под угрозой Болгарию. Барк считает даже возможной экспедицию с участием русской армии. Это толстый, улыбающийся человек, еще молодой, очень хорошо говорящий по-французски и, видимо, большой специалист в области финансов. Я спрашиваю его, как обстоит дело с ружьями и снаряжением. Он ничего об этом не знает. Русский военный министр ни разу не сообщал своим коллегам детали относительно состояния вооружения, характер которых мог бы внушить им беспокойство. Ни разу он не говорил им, что великий князь Николай Николаевич и генеральный штаб обращались к нам с настоятельными и спешными просьбами о посылке оружия. Барк имеет лишь поручение просить у англичан и у нас финансовой помощи. Я напоминаю ему, что ни текст союзного договора, ни дух его не позволяли нам предвидеть, что Россия в один прекрасный день обратится к нам с просьбой поставить наш кредит на место ее кредита или же будет заклинать нас предоставить в ее распоряжение наш военный материал. Мы хотели сделать все, что в нашей власти. Но надо, чтобы нам дали сведения о состоянии русского снаряжения и производства, сведения, которых мы тщетно требовали. Вполне соглашаясь с правильностью моих замечаний, Барк ограничился тем, что обещал довести их до сведения царского правительства.
На другой день, в среду, 3 февраля, сэр Френсис Берти представил мне Ллойд Джорджа*. В дни, предшествующие войне, этот министр из Уэльса проявлял в британском кабинете мало сочувствия к сердечному согласию, но сегодня он в такой же мере проявляет твердость и решимость. Он приспособился к событиям, выказав при этом необычайную гибкость ума. Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное. Это скорее лицо артиста, чем государственного деятеля. Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности. Он не знает ни слова по-французски, и сэр Френсис Берти любезно берет на себя обязанности переводчика. Ллойд Джордж говорит мне, что высший британский военный совет, состоящий из Асквита, Грея, Китченера, Черчилля и представителя оппозиции Бальфура, единодушно считает безусловно необходимым отправить в Грецию и Сербию франко-английский корпус, а именно одну английскую и одну французскую дивизии.
К этому мнению, наверное, присоединится все английское правительство. Впрочем, сначала можно было бы поставить следующий вопрос Румынии: «Выступите ли вы в такой-то день, если мы отправим франко-английский корпус?» Если Румыния ответит отрицательно, мы откажемся от своего плана. На совещании, состоявшемся между Вивиани, Рибо, Мильераном, Делькассе, Барком и Ллойд Джорджем, французский военный министр все еще возражал против английского плана, так как он вместе с Жоффром продолжает считать безусловно необходимым присутствие этих двух дивизий на нашем фронте. Но разве не возможно, чтобы мы сформировали одну дивизию из войск тыла, а Китченер сформировал другую сверх тех четырех дивизий, которые должны прибыть во Францию до конца февраля?
Рибо докладывает мне о беседе по финансовым вопросам, которую он вел с Барком и Ллойд Джорджем. Франция была представлена Рибо, Вивиани, Сержаном, Леммом и Октавом Гомбергом; Англия – Ллойд Джорджем, Монтегю и Канлиффом; Россия – Барком, Федосьевым, Шатленом и Рафаловичем. Канцлер казначейства не желает и слышать о коллективном займе в пользу трех союзных наций. Зато он желает, чтобы металлическая наличность Французского банка могла быть предоставляема к услугам Англии в случае сокращения золотого запаса Английского банка. Рибо совершенно правильно выступил решительным противником этой комбинации, которая могла обесценить нашу валюту. Самое большее, он соглашался на то, что в случае непосредственной опасности мы ссужаем Англии определенную сумму, например сто пятьдесят миллионов. Взамен этого он требовал, чтобы Англия открыла свой рынок для наших фондов и, во всяком случае, не запрещала своим банкам принимать наши боны национальной обороны. Кроме того, Рибо высказался в том смысле, что Антанта должна сообща выпустить или, по крайней мере, гарантировать займы, необходимые Бельгии, Сербии, Греции, Румынии. По этим последним пунктам еще ничего не решено. Однако установлены некоторые положения и приняты некоторые меры*. По инициативе Ллойд Джорджа конференция провозгласила финансовую и экономическую солидарность союзников. В силу этого и в ожидании того, что обстоятельства позволят России разместить свои займы на рынках Франции и Англии, каждое из обоих правительств, английское и французское, выдают русскому правительству ссуды размером до двадцати пяти миллионов фунтов стерлингов. Таким образом, первый кредит, открытый в 1915 г. Францией для России, был установлен в максимальную сумму – в шестьсот двадцать пять миллионов франков. Та солидарность, которую придумал Ллойд Джордж, обращается пока только против нас.
