Затем школа для девочек. Прелестная крошка с веселым задором декламирует басню о волке и ягненке «в переработке солдата из окопов»; это язвительная критика германского милитаризма. Сестры обращаются к девочкам с вопросами на французском и немецком языках, спрашивают их, как называются по-французски различные указываемые им предметы. Те девочки, которые думают, что могут ответить, волнуются, суетятся, поднимают руки, каждый раз почти весь класс поднимает руки с торжествующим видом. Действительно, они начинают хорошо говорить по-французски. Здесь около шестидесяти девочек с миловидными эльзасскими личиками, потешная и развитая детвора. Это зрелище так волнует меня, что на приветствия детей я даю самые смущенные и бестолковые ответы.
Оставив несколько тысяч франков для помощи бедным в долине Туры, я покидаю Сент-Амарен. Мы отправляемся дальше, осматриваем окопы второй линии, вырытые на склонах гор с обеих сторон реки. Затем спускаемся до Моош, где в большом новом здании больницы помещается эвакуационный лазарет. Здесь тоже прием, оказанный нам, превзошел все ожидания. Но наступает ночь. Снежные вершины окрашиваются в розовый цвет, небо переливается перламутровыми тонами. Мне хотелось бы подольше пробыть в этой восхитительной местности. Особенно хотелось бы дойти до Танна, который, как мне известно, частично разрушен бомбардировкой. Но генерал Пютц решительно заявляет, что, если немцы узнают о моем посещении, это повлечет за собой новую бомбардировку несчастного города, как это было недавно после приезда туда генерала Жоффра. Мне пришлось покориться перед этим доводом, и я с сожалением возвращаюсь вверх по долине до Бюссанского ущелья, откуда едем обратно в префектуру Эпиналя.
В пятницу на рассвете мы отправляемся в Бельфор, где губернатор генерал Тевне показывает нам цитадель и замок. Затем мы возвращаемся в Верхний Эльзас через деревню Шаванн-на-Пруду. Навстречу нам вышли мэр и коммунальные советники и приветствуют нас. Отсюда наши автомобили быстро привозят нас в Старый Монтре. Мы осматриваем здесь школы, дети весело благодарят нас за подарки, которые я послал им на Рождество. После занятия местности нашими войсками двум французским унтер-офицерам и двум молодым женщинам из местного населения поручено было обучать детей французскому языку. Дети стоя поют Марсельезу. Офицеры плачут.
В Даннмари оказанный нам прием носит более сдержанный характер. Я принимаю парад войск на большой площади. Жители стояли у ворот своих домов, они вежливы и почтительны, но нельзя сказать, что они выказывают восторг. Командующий в городе генерал Шато говорит, что население проявляет еще мало общительности, а отчасти даже не доверяет нам. Оно боится, что мы не останемся здесь и снова придут немцы. Бедные люди, которых в продолжение веков бросали, как мяч, между обеими великими соседними нациями!
Отправляемся через Наубах на Родеренскую вышку и в Мазво. Во всех проезжаемых нами деревнях солдаты братаются с крестьянами, и все они встречают нас радостными восклицаниями, дети посылают нам воздушные поцелуи, мужчины машут шапками, женщины улыбаются и машут нам руками. Когда мы подъехали к Родеренской вышке, перед нами открылась внизу под легкой пеленой тумана восхитительная равнина Эльзаса, еще дальше белеет Мюльгаузен, а на горизонте видны горы Шварцвальда. Пока это еще даже не обетованная страна, это потерянная и запретная страна. Мы долго созерцаем эту необъятную панораму. В вышине виден немецкий привязной воздушный шар. Он наблюдает наши позиции и осведомляет неприятельскую артиллерию. Он как бы говорит нам: «В наших руках только небольшая часть Эльзаса, дальше вы не пройдете».
Возвращаемся назад и отправляемся в Мазво. Муниципалитет города только во второй половине дня был извещен о моем возможном приезде. Тотчас же, словно по мановению волшебного жезла, все дома разукрасились флагами. Но большинство населения не имеет еще французских флагов и украсило окна своих домов эльзасскими, красно-белыми флагами. Мы приехали поздно. Я выхожу из автомобиля и продвигаюсь в темноте среди густой толпы, которая устраивает мне шумную овацию. Какой-то карапуз подносит мне великолепный букет. «Не благодарите его слишком любезно, – шепнул мне один из представителей муниципалитета, – это сын эмигрировавшего немецкого чиновника». Этот мелкий факт заставляет меня догадываться, какой глубокий разлад внесла оккупация среди населения Эльзаса, на вид столь единодушного. Мы входим в мэрию, для которой, как и для школ, немцы выстроили роскошные помещения, правда за счет чрезмерно высоких коммунальных налогов, как говорит мне заместитель мэра. Я обмениваюсь с представителями города краткими прочувствованными словами и по указанию генерала Пютца вручаю крест ордена Почетного легиона старшей сестре госпиталя в Танне, в настоящий момент эвакуированного ввиду бомбардировки города. Здесь тоже я оставляю несколько тысяч франков для бедных долины Доллер и прошу священника в Мазво взять на себя наблюдение за распределением их. Доехали до Нидербрюкка, где я вручаю знак отличия одному промышленнику, который уже имеет медаль 1870 г. и, рыдая, говорит своей жене: «Теперь я могу умереть, потому что Франция вернулась». Глубокой ночью мы вернулись в Бельфор и едем отсюда в Париж с кучей впечатлений, которые никогда не сотрутся из памяти.
Возвратившись в Елисейский дворец в субботу утром, 13 февраля, тотчас же председательствую на заседании совета министров. Вернувшийся из Англии Делькассе докладывает о результатах своей поездки. Говорит он, не знаю почему, с видимым напряжением. Он пришел в соглашение с английским правительством относительно отправки в Сербию смешанного франко-англо-русского корпуса. Но будет сделано предложение не Румынии, а Греции. Действительно, в ноте от 26 января, врученной Делькассе Романовым, Венизелос сам требует этой экспедиции трех держав. Это ответ на советы вступить в войну, с которыми эти державы сочли возможным обратиться к Греции. Впрочем, Венизелос осторожен и указывает в своей ноте, что Греция вступит в войну только в согласии с Румынией. Венизелос берется снестись с румынским кабинетом, так что мы можем не рисковать получить от последнего прямой отказ – русские неудачи, кажется, настроили теперь румынское правительство не в пользу выступления. В самом деле, все усилия нашей дипломатии парализуются в настоящий момент бездействием России.
Я сообщаю совету министров о несколько необычном шаге, предпринятом предо мною военной комиссией сената. Если не ошибаюсь, это первый случай непосредственного обращения парламентской комиссии к президенту республики, который по статье 6 основного закона – конституции от 16 июля 1875 г. – может сноситься с парламентом только через послания, оглашаемые одним из министров. Но, пожалуй, война оправдывает некоторые отклонения от правил и обычаев. Председатель комиссии Фрейсине переслал мне решение комиссии от 9 февраля, а в своем официальном сопроводительном письме прибавил от себя лично несколько строк, в которых просит принять его, а также президиум комиссии, то есть Леона Буржуа, Будано, Клемансо и Думера*.
Приложенное решение весьма пространно. Вначале оно повторяет представленные 3 февраля военному министру соображения относительно необходимости усилить армию.
«Имеется ли в стране материал для этого? – спрашивает комиссия и продолжает: – Из заявления военного министра явствует, что запасные батальоны могут дать более одного миллиона двухсот тысяч человек. Если вычесть максимальную цифру для нормального комплектования нынешних формирований, если вычесть также цифру для пополнения потерь в течение шести месяцев, остается свободный контингент приблизительно в пятьсот тысяч человек.
