Делькассе действительно телеграфировал в этом смысле 3 марта (№ 364). Но в тот же день в Петроград приехал генерал По, и император пригласил его с Палеологом на завтрак. После завтрака Николай II отвел посла в сторону и сказал ему: «Вы помните мой разговор с вами в этом же зале в минувшем ноябре? С тех пор мои взгляды не изменились. Но есть один пункт, который обстоятельства вынуждают меня уточнить, – я буду говорить о Константинополе. Вопрос о проливах в высшей степени волнует русское общественное мнение. С каждым днем это течение становится все более мощным. Я не буду считать себя вправе требовать от своего народа ужасных жертв этой войны, не дав ему в вознаграждение осуществления его вековой мечты. Поэтому мое решение принято: я коренным образом разрешу проблему Константинополя и проливов. Решение, которое я высказывал вам в ноябре, есть единственно возможное, единственно правильное. Город Константинополь и Южная Фракия должны быть включены в Российскую империю». Когда Палеолог напомнил императору, что у Франции имеются в Константинополе и Фракии экономические и культурные интересы, привилегии и традиции, царь ответил: «Ваши интересы, привилегии и традиции будут полностью соблюдены, – и в заключение заметил: – Вы знаете, что английский король недавно заявил моему послу: „Константинополь принадлежит вам“. Это заявление обеспечивает мне благосклонность британского правительства. Если же, тем не менее, возникнут некоторые незначительные затруднения, я рассчитываю, что ваше правительство поможет мне уладить их». Палеолог продолжал: «Могу ли я известить свое правительство, что в вопросах, касающихся непосредственно Франции, намерения вашего величества тоже не изменились?» – «Конечно. Я желаю, чтобы Франция вышла из этой войны такой великой и сильной, как только возможно. Я заранее подписываюсь под всем, что может пожелать ваше правительство. Берите левый берег Рейна, берите Майнц, берите Кобленц; идите еще дальше, если находите это полезным. Я буду счастлив этим и горд за вас» (Петроград, № 361 и 362). Прочитав эту телеграмму, я был ошеломлен и не мог объяснить себе ни этот необычный язык, ни эти опасные и странные концепции. Правда, уже в ноябре Николай II обратился в царскосельском дворце к нашему послу с довольно неожиданными замечаниями (телеграмма от 22 ноября 1914 г. № 957 и сл.). Он, во-первых, не забыл подчеркнуть, что говорит только от себя лично и намерен в нужный момент посоветоваться со своими министрами; во-вторых, он определенно заявил – а это самое существенное, – что мирные условия должны быть обсуждены между Англией, Францией и Россией; и, наконец, он прибавил: «В Малой Азии мне обязательно придется заняться армянами; конечно, я не смогу снова отдать их под турецкое иго. Оставить ли мне Армению за собой? Я аннексирую ее только по требованию армян. В противном случае я проведу их автономию. Наконец, я вынужден буду обеспечить для России свободный проход через проливы. По этому вопросу о проливах я имею основания говорить несколько определеннее. Мои взгляды еще не окончательны. Однако мне всегда придется возвращаться к следующим двум выводам. Первый – турки должны быть изгнаны из Европы, второй – Константинополь должен быть отныне нейтральным городом с интернациональным режимом. Само собой разумеется, что мусульманам будут даны всяческие гарантии уважения перед их святилищами и гробницами. Фракия до линии Энос – Мидия достанется Болгарии, остальное, от этой линии до морского побережья и за исключением окрестностей Константинополя, будет отдано России. Сербия присоединит к себе Боснию и Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, Греция присоединит к себе Южную Албанию, за исключением Балоны, которая достанется Италии; Болгария, если она останется благоразумной, получит от Сербии компенсацию в Македонии…» Конечно, в этих идеях императора было мало искренности и много смелости. Но, по крайней мере, Россия в ноябре не требовала Константинополя для себя. Теперь же, напротив, она, воспользовавшись фразой, вырвавшейся у короля Георга, заявляет притязание на обладание столицей Оттоманской империи и наносит, таким образом, серьезный ущерб традиционной политике Франции.
Как видно, русская политика в конце 1914 г. и в начале 1915 г. действительно лишь с великим трудом могла определить свои намерения в вопросе о Константинополе и проливах. Возникли даже жаркие прения между Сазоновым, великим князем Николаем Николаевичем, генералом Янушкевичем, генералом Даниловым и адмиралом Ненюковым*. Нам не были известны эти детали. Мы не знаем также, что в течение 1915 г. Германия будет через различных посредников неоднократно обращаться к России с предложениями сепаратного мира, обещая ей Константинополь и проливы, в частности, фон Ягов играл темную, но очень активную роль в этих попытках, которые всегда лояльно отклонялись царем и царицей, но находили поддержку у многих русских германофилов*.
Впрочем, телеграммы Палеолога было достаточно, чтобы внушить нам беспокойство, и я указал Делькассе на опасность, заключающуюся в этих взглядах императора. Министр нашел мои опасения основательными и просил меня написать лично письмо для нашего посла, которое перешлет ему министерство. Это было единственный раз, когда я, будучи президентом республики, обратился с письмом к одному из наших представителей за границей, но, думается мне, это отклонение от конституционных правил оправдывалось обстоятельствами и согласием министра. Вот быстро набросанный мною текст этого письма:
«Париж, 9 марта 1915 г. Мой милый друг, пишу тебе не как президент и даже не как твой бывший министр, а как старый товарищ по лицею. Я дал прочитать свое письмо Делькассе, чтобы быть уверенным, что оно не содержит ничего, могущего помешать тебе в твоих действиях, но, хотя эти строки попадут к тебе через нашу дипломатическую почту, они тем не менее нисколько не будут носить официального характера. Твои телеграммы за последние месяцы не позволяли нам предвидеть внезапную перемену, которая произошла теперь в намерениях русского правительства. До сих пор это правительство ограничивалось деликатным указанием, что оно, возможно, потребует в свое время укрепленный пункт на Босфоре, но оно не заявляло никаких притязаний ни на Константинополь, ни на Дарданеллы, ни на Фракию, ни на острова, господствующие над проливами. Мы поражены той поспешностью и стремительностью, с которыми сформулированы все эти новые требования в момент, когда начинается весьма трудная операция. Россия не могла и думать о том, чтобы вести ее одна, она даже одно время, казалось, не желала принимать на себя никакой доли в ее бремени. Если Константинополь окажется в руках союзников, это по меньшей мере будет общей победой, эта победа будет лишь одним из эпизодов войны, которую союзники обязались продолжать в полном согласии между собой до того дня, когда все они придут к решению заключить мир. Некоторые русские из школы Витте, конечно, очень не прочь были бы присвоить себе Константинополь и не продолжать затем войны против Германии и Австрии. Я не могу думать, чтобы император когда-либо пошел на их коварные наущения. Однако будем остерегаться неосторожных шагов, которые благоприятствовали бы их интригам. Первой, безусловно, необходимой предосторожностью я считаю: не обсуждать публично будущей судьбы Константинополя и оставлять Румынию, Италию и все другие нейтральные государства в неведении относительно желаний России, ибо открыть им эти желания значило бы отпугнуть от них поддержку, которую Сазонов, на мой взгляд, надеется купить слишком дешево.
