Итак, ограничимся секретными беседами между собой – между Францией, Англией и Россией – и будем беседовать в духе совершенного доверия и дружбы. Россия не может не признать, что она требует от нас теперь рассмотреть отдельно и преждевременно вопрос, который является лишь частью целого и не может быть отделен от него. Этот вопрос должен быть разрешен только тогда, когда последует общее разрешение; он связан со всеми другими вопросами, которые встанут тогда, причем решение их будет зависеть от размеров совместной победы. Мы знаем устремления России и желаем, чтобы они могли осуществиться, но мы не можем принести при этом в жертву свои устремления. Отдача России Константинополя, Фракии, проливов и берегов Мраморного моря означает раздел Оттоманской империи. Мы не имеем никаких разумных оснований желать этого раздела. Если он неизбежен, мы не желаем, чтобы он произошел за наш счет. Поэтому надо будет, с одной стороны, найти такую комбинацию, которая позволит нам успокоить наших мусульманских подданных в Алжире и Тунисе относительно дальнейшей независимости повелителя правоверных, и, с другой стороны, помимо сохранения наших институтов на Ближнем Востоке и соблюдения наших экономических интересов в Малой Азии, добиться признания наших прав на Сирию, Александретту и вилайет Адану. Но обладание Константинополем и его окрестностями даст России не только своего рода привилегию в наследовании Оттоманской империи. Оно введет Россию через Средиземное море в концерт западноевропейских держав и даст ей возможность благодаря выходу в незакрытое море стать великой морской державой. Таким образом, в европейском равновесии наступит полная перемена. Такой прирост сил мог бы быть приемлем для нас лишь в том случае, если бы мы сами извлекли из войны равноценные выгоды. Итак, все тесно связано между собой. Мы будем в состоянии поддерживать желания России только в соответствии с теми удовлетворениями, которые мы сами получим. Война с Турцией и перспективы, которые она открывает для России, не заставят нас забыть происхождения общей войны. Пожар в Европе вспыхнул из-за сербского вопроса. Агрессивность Германии проявилась по вопросу, который затрагивал Россию гораздо более непосредственно, чем Францию; последняя была вовлечена в конфликт против своей воли. Франция осталась верна своему союзу. Ныне ей трудно было бы примириться с тем, что перспектива овладения Константинополем отвлекла русское общественное мнение от истинных причин и существенного объекта войны. Для союзников возможна здесь только одна разумная и лояльная линия поведения: продолжать борьбу соединенными силами, исключать всякую мысль о сепаратном мире и отложить все вопросы о дележе до окончательного решения. Каждый может иметь свои желания и даже заявлять свои требования. Но невозможно определять доли в дележе, прежде чем узнаешь, что именно будет подлежать дележу. Как тебе телеграфировал министр, предварительно надо одержать победу, и одержать ее как можно скорее. Я не сомневаюсь, что при известной твердости тебе удастся внушить императору и русскому министру более правильный взгляд на постоянные интересы союза. Ты пользуешься их доверием. Используй его для того, чтобы разъяснить им положение и предостеречь их от начинаний, в которых воображение часто играет большую роль, чем чутье действительности. Шлю тебе, дорогой друг, сердечнейший привет».
Это интимное письмо, в котором я высказываюсь со всей свободой, достаточно показывает, что, что бы ни говорили и писали об этом, ни правительство, ни я ни разу не принимали ни малейшего обязательства перед Россией и, напротив, были очень изумлены ее новыми притязаниями*.
В то время как император сделал Палеологу эти внушающие тревогу заявления, Сазонов, со своей стороны, совершил странный и неумный шаг. Под предлогом, что Италия, согласно конфиденциальным сообщениям маркиза Карлотти, старается добиться от нас в обмен за свое вступление в войну очень больших преимуществ, русский министр представил царю записку, составленную в духе, совершенно противоположном французским взглядам. «Сазонов не без опасений отнесется к выступлению на сцену Италии, военная и морская помощь которой утратила главную свою ценность. Всякий новый участник войны затруднит мирные переговоры. Глубокое взаимное доверие между тремя союзными державами является источником их силы. Если в их среду вмешается четвертая держава, не придется ли опасаться, что она будет стараться в своих частных интересах разъединить их? Поэтому Сазонов считает, что, если итальянское правительство предложит нам свою помощь, мы должны под самым дружественным видом уклониться от нее» (Петроград, № 353 и 354). Французский кабинет поспешил дать знать России, что он отказывается присоединиться к этой политике пренебрежения и отрицания.
Однако он не разделяет нетерпения некоторых наших политиков, которые готовы на неосторожные шаги, лишь бы ускорить решение Италии. Финансовая комиссия сената, выйдя отчасти из своей конституционной роли, требует, чтобы мы освободили солдат-гарибальдийцев в нашей армии и выдали им вознаграждение в несколько сот тысяч франков, чтобы они могли составить самостоятельный корпус волонтеров и отправиться против Австрии. Ко мне уже пришел с весьма таинственным видом Жюль Гэд рассказать об этом плане, пришедшемся по сердцу его революционному романтизму. Он сказал мне, что гарибальдийцы желают, чтобы их уволили из армии, выдав им немного денег и винтовки. Они отправятся тогда – не знаю, какими путями – в Трентино, где начнут партизанскую освободительную войну. Они убеждены, что Италия последует за ними. При другом случае генерал Риччиотти Гарибальди выразил мне с полуслова то же желание. «Италия выступит, – сказал он, – или же это будет конец монархии». Гэд хотел знать, нахожу ли я это предприятие неосуществимым или опасным, и прибавил со своей обычной лояльностью: «Без вашего согласия я не буду говорить об этом в совете министров». Я ответил ему, что не вижу, какими путями гарибальдийцы могут добраться до Трентино, если не добьются того, чтобы итальянское правительство смотрело сквозь пальцы на их начинание, но, добавил я, не исключена возможность, что их предприятие покоится на одной из тех комбинаций, из которых в свое время извлек такую пользу Кавур. Так что, заметил я, не представляет никаких неудобств обратиться по этому вопросу к совету министров. Правительство, поставленное в известность Гэдом, находит, что при условии затребования у гарибальдийцев объяснений о том, как они рассчитывают проникнуть в Трентино, можно освободить их и содействовать их предприятию, снабдив их деньгами и винтовками. Финансовая комиссия, извещенная, не знаю, каким образом, приглашает, стало быть, правительство сделать то, что оно уже сделало. Однако она, кажется, более нашего верит в успех этой авантюры.
К тому же все внимание Италии, как и Греции и Болгарии, устремлено теперь на Дарданеллы, она выжидает результата операций союзников. К несчастью, до сих пор наши усилия столь же бесплодны на Ближнем Востоке, сколь в Шампани. Мы бомбардировали форт Дарданос и Ильдизский редут, но корабли не прошли в пролив.
Пропала также всякая надежда на военную помощь Японии в Европе. Полномочный министр Бельгии в Токио говорил с министром иностранных дел, который сказал ему: «Правительство не считает возможным дать ход этому делу. Армию, собранную на основе всеобщей воинской повинности для защиты страны, нельзя отправлять далеко за пределы страны. Ни одно правительство не решится предложить это императору» (Токио, № 34). Охладит ли этот ответ кампанию Клемансо? Сказать по правде, это менее всего вероятно.
