Во время моего отсутствия наши войска сделали попытку взять вершину Вими. Расстилающаяся позади последней равнина Дуэ позволяла нашему командованию надеяться на прорыв неприятельского фронта. На нашем левом фланге и севернее Нотр-Дам-де-Лоретт мы заняли территорию позади Бюваш. Мы завладели также высотой на север от сахарного завода в Суше и тремя линиями окопов на юго-восток от Эбитюрн. Но на этом участке фронта всегда чередуются прилив и отлив.
Выборы в Греции, очевидно, дали результат весьма благоприятный для Венизелоса, но правительство еще не обнародовало цифр.
Король Николай Черногорский, по-видимому, твердо решил занять Скутари, он дает понять, что останется там только с согласия великих держав, но, очевидно, он намерен поставить их перед свершившимся фактом (Цетинье, № 156, 157, 158, 161).
Болгария вручила посланникам четырех союзных держав ноту, содержащую ответ на их заявления от 16/29 мая. В ноте говорится, что Болгария очень тронута нашим шагом и нашим доверием, однако требуются объяснения по ряду пунктов. Распространится ли обратная уступка части Македонии на всю неспорную зону, предусмотренную по сербоболгарскому договору 1912 г.? Какой район будет отведен для Каваллы? Какие компенсации предназначаются для Греции в Малой Азии? В чем будет заключаться соглашение между Румынией и Болгарией по поводу Добруджи (София, № 254, 255, 256)? Наши четыре посланника полагают, что Болгария желает выиграть время. Они советуют нам объявить Болгарии, что сохранение в силе наших предложений будет зависеть от того, как быстро Болгария примет решение.
Кроме того, они дают нам указания, как ответить царскому правительству на его вопросы (София, № 257, 258, 259). Но сербская пресса уже обвиняет четыре союзные державы в том, что в македонском вопросе они встали на сторону Болгарии против Сербии (Ниш, № 448).
Гастон Томсон, представивший мне на подпись декрет о моратории по квартирной плате, с патриотическим негодованием говорит мне о волне пессимизма, захлестывающей парламент и часть парижской буржуазии. В свою очередь, Альбер Сарро рассказал мне, что на вчерашнем заседании совета министров, состоявшемся в мое отсутствие, некоторые министры выступали в тревожном, пессимистическом духе. Депутат Марген, вернувшийся из района Коммерси, пишет мне, что ободряющие впечатления, вынесенные мною оттуда, были обманчивы. Он утверждает, что если на фронте от Реймса до Сен-Мигиеля «упадок духа войск еще вопрос завтрашнего дня, то в упомянутом районе состояние духа войск уже вызывает тревогу», утверждает, что «в автомобиль одного французского генерала пущены были французские пули, причем не случайно», что «солдаты обычно называют генерала Дюбайля убийцей». «Я, – пишет он, – не касаюсь того, насколько эти факты обоснованы. Но они налицо. Я сожалею, господин президент, что мои предупреждения, а затем призывы, с которыми я с декабря обращался к правительству, остаются без результата. Я обращаюсь потому к парламенту: пусть он сам отправится на фронт и посмотрит, что делается в нашей армии. Она глубоко возмущена неспособностью генералов, в руки которых ее отдают с помощью рекламы a la Жеродель. Эта неспособность генералов толкает армию на восстание». Признаюсь, гораздо больше, чем состояние духа армии, меня встревожило состояние духа Маргена. Если депутаты, которых он побудит объехать фронт, будут собирать там, подобно ему, все справедливые и несправедливые жалобы и найдут в них чуть ли не оправдание гнусного покушения на убийство, в каком состоянии анархии мы окажемся! Я считаю Маргена человеком честным и разумным, хотя любящим парадоксы, и приглашаю его прийти побеседовать со мной. Ведь моим долгом все более становится противодействовать распространяющейся вокруг меня заразе пессимизма.
Пятница, 18 июня 1915 г.
Марген ответил на мой зов. Вопреки тому, что можно было ожидать, судя по его письму, он довольно спокоен. Он признает, что было бы опасно сместить теперь Жоффра, который пользуется большим авторитетом во Франции и за границей. Он говорит даже, что не станет ручаться за стратегические таланты Саррайля, к тому же он уверен в победе, но считает, что война затянется и надо приучить страну к этой мысли. «Да, конечно, – замечаю я, – и поэтому надо начать с того, чтобы не лишать ее бодрости духа».
Густав Тери, талантливый журналист, в общем всегда беспощадно критиковавший меня, обратился ко мне сегодня с открытым письмом, можно сказать, благожелательного содержания. Он того мнения, что я при своих поездках на фронт должен надевать свой старый мундир капитана альпийских стрелков. Несомненно, я не имею права самовластно записать себя снова на действительную службу и не желаю подвергаться преследованию за незаконное ношение мундира. Но как ни комичен этот вопрос о костюме, он причиняет мне затруднения, в особенности в ненастную погоду. Я не могу ходить по грязи без гамаш, не могу открыть зонтик в окопах. Поэтому в последнее время я стал носить кепку, куртку и гетры. А так как фотографы пользуются повсюду правом гражданства, даже в зоне действующих армий, эта моя удобная и безобидная одежда скоро стала известна любопытным и стала предметом насмешек. Решение, предлагаемое Густавом Тери, избавило бы меня от острот, но надо в эти трагические дни дать публике также пищу для шуток, и, в конце концов, для меня важно только, чтобы я в той или иной одежде мог удобно передвигаться среди солдат, защищающих нашу территорию.
Командир Револь, которого главная квартира послала в Италию, докладывает мне о провале попыток генерала Кадорны поддержать на севере от Изонцо наступление, начатое им в долине у низовьев этой реки. Затем Кадорна оставил перед Трентино только два армейских корпуса и столько же севернее Венеции, причем эти корпуса плохо укрепили свои позиции. Из источника, который представляется надежным, сообщают о прибытии в Трентино одного корпуса баварских войск.
Болгарский посланник Станчев переводится в Рим и вручил мне свои отзывные грамоты. Ему неизвестен ответ его правительства на ноту союзников. Он дает мне понять, что его оставляют без всякой официальной информации, так как он уже давно предупредил свою страну о вмешательстве Италии в войну и является сторонником вступления Болгарии в войну. Он женат на француженке, и братья его жены сражаются в рядах нашей армии. Он предложил своему правительству дать ему отставку, но оно отказало и ответило ему: «Наше доверие будет сопровождать вас в Рим».
Поль Камбон в телеграмме к Делькассе советует ему быть осторожным в разговорах с Болгарией. «Я не перестану утверждать, что Болгария выступит только в том случае, когда мы перейдем через Дарданеллы. Наивно думать, что можно увлечь ее обязательствами с нашей стороны, осуществления которых ей придется ждать в дальнейшем. Между тем наши неоднократные демарши, безрезультатные в Софии, производят нежелательное впечатление в Нише и Афинах» (из Лондона, № 1297, 17 июня). Тем не менее Делькассе отправил в Лондон, Петроград и Рим проект ответа, в котором говорится: наше коммюнике имеет в виду ту самую границу Македонии, которая предусмотрена в договоре 1912 г.; обладание этой территорией будет обеспечено за Болгарией одновременно с тем, как Сербия получит выход к Адриатическому морю и Боснию и Герцеговину. Территория Каваллы будет состоять из бывших каз Каваллы, Драмы и Серреса, и, наконец, что касается Добруджи, союзники будут просить Румынию отдать обратно Болгарии округа Добрич и Балчик (из Парижа в Лондон, № 1829; в Петроград, № 862; в Рим, № 880). Мы нагромождаем дары у ног его величества Фердинанда.
