В Дарданеллах в скором времени высадятся три английские дивизии; Китченер пока не намерен посылать туда новые подкрепления.
Баррер обратился к Сиднею Соннино с вопросом, почему Италия не вступает в войну с Германией (Рим, № 522, 523, 524). «Положение, – ответил министр, – изменилось со времени заключения лондонской конвенции. Ввиду отступления русских у Германии освободились войска, которые она может послать против нас и против вас. Итальянское общественное мнение легко возбудимо; мы заинтересованы в том, чтобы в Италии не подумали, что мы выбрали именно этот момент для ускорения ударов грозного противника».
В ожидании того, когда итальянское правительство решится выполнять свои обещания, немцы снова атаковали нас близ Суше, на Маасских высотах, в лесу Буа-д’Айльи и в лесу Буа-ле-Претр. Эти атаки были везде отбиты, но причинили нам большие потери.
В десять часов вечера ко мне пришел Вивиани и рассказывает мне, как прошло заседание палаты. Оно было очень бурным. Альбер Фавр, радикально-социалистический депутат от Нижней Шаранты, очень настроенный против Мильерана, внес свою интерпелляцию. Каждый раз, когда он нападал на военного министра, ему бурно аплодировали. «Я отвечал при ледяном молчании палаты, лишь к концу своей речи я снова нащупал контакт с ней. Один момент я видел, что ни один из депутатов не станет голосовать за доверие правительству, все уклонялись. Это становится невыносимым. Почти все депутаты советуют мне расстаться с Мильераном, но одни советуют взять мне Барту, другие, и, в частности, социалисты, не хотят его. Некоторые уговаривают меня принять портфель военного министра, но я совершенно некомпетентен в этой области. Я не вижу, кого из политических деятелей назначить на это место. Взять военного? Но не поведет ли это к конфликту с главнокомандующим?» Вивиани продолжает излагать мне свои затруднения и не приходит ни к какому заключению. «Я продолжаю считать перемену нежелательной, – сказал я, – но если Мильеран понесет поражение в палате, то самым лучшим преемником его, на мой взгляд, был бы Барту». «Да, – отвечает Вивиани, – но это взбесит Кайо, а желательно, чтобы он оставался спокойным». Бедный, бедный священный союз!
Пятница, 9 июля 1915 г.
Вопрос о Мильеране у всех на устах – в печати и в парламенте. Каждый приходит ко мне с советом, причем каждый советует различное.
Присутствовал на торжественном открытии лазарета в Нени, основанного Обществом друзей мусульман; воспользовался этим случаем, чтобы воздать должное нашим африканским войскам, которые так прекрасно ведут себя на фронте*. Затем поехал в санаторий на улице Бизе, где находится генерал Гуро. Во время переезда по морю ему пришлось ампутировать правую руку. Кроме того, у него переломы левого бедра и левой берцовой кости. Его мать, очень достойная и храбрая старушка, сестра и племянники находятся при нем. Он прекрасен в своем стоическом спокойствии. Мы беседуем о дарданелльской экспедиции. Он считает, что английский план неплох, но сожалеет, что нет достаточного контакта между обоими адмиралами. Самым подходящим преемником своим он считает генерала Байу. Меня посетил начальник итальянского генерального штаба генерал Порро, отправляющийся завтра в нашу главную квартиру. Он рассказал мне, что итальянцы взяли в плен четырех немцев, несколько немецких солдат убиты на фронте. Ему непонятно, что между обеими странами нет еще войны. Он того мнения, что всякое наступление должно быть отложено до тех пор, когда русские будут в состоянии перейти в наступление, а это, как он думает, будет осенью.
Суббота, 10 июля 1915 г.
Заседание совета министров. По моему предложению решено наградить генерала Гуро военной медалью. На 14 июля проектируется торжественное перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон.
Антонин Дюбо – у него исчезли все поползновения по части политической оппозиции, он теперь только патриот, самый рьяный и самый бескорыстный, – говорит мне, что он горячо приветствовал Вивиани по поводу его последней речи и поощрял его проявить твердость перед парламентом. «Будьте и вы сами начеку, – прибавил он, – потому что следят за каждым вашим шагом и в случае малейшей слабости правительства ответственность непременно возложат на вас». Я отлично знаю, что он прав.
В конце дня я снова поехал в санаторий на улице Бизе. В комнате, где лежит генерал Гуро, я застал Мильерана, начальника его канцелярии полковника Бюа и капитана Думейру. Доктор Кеню объясняет нам, что, как показал рентген, сломано не бедро, а чашечка, и я понимаю, что доктор опасается последствий этого перелома. Генерал, все время совершенно спокойный, ограничивается словами: «Лишь бы только я мог снова сесть на коня». Я прикалываю к его сорочке военную медаль и обращаюсь к нему со словами приветствия от правительства. Он ничего не ожидал, волнение его так велико, что он вытягивается на своей постели, выпрямляется, закрывает глаза, грудь его глубоко дышит, и, когда он приподнимает ресницы, я вижу скатившуюся слезу. Это внезапное волнение человека, который всегда так мастерски владел собой, потрясло нас самих до глубины души. Я не в состоянии сказать ни слова. Молча целую генерала, который трогательно благодарит меня. Мильеран, которого любят выставлять бесчувственным, украдкой проливает слезу.
Делькассе, Грей, Сазонов и Соннино продолжают свои перекрещивающиеся разговоры по поводу Румынии и Баната, Болгарии и Македонии, Греции и Албании. Дело не подвинулось ни на шаг. Мы ведем переговоры в интересах победы, а отсутствие победы тормозит наши переговоры (Петроград, № 858 и 862; от Делькассе в Петроград, № 981; из Ниша, № 509; из Петрограда, № 859; от Делькассе в Софию, № 317; от Делькассе в Лондон, № 2074).
Воскресенье, 11 июля 1915 г.
Германский и австрийский посланники в Бухаресте, кажется, обратились к Братиану с угрожающим демаршем, чтобы добиться формальной декларации о нейтралитете. В качестве залога они потребовали разрешения на провоз военного снаряжения для Турции (№ 1484).
Понедельник, 12 июля 1915 г.
По случаю нашего национального праздника король Виктор-Эммануил III почтил меня цепью ордена Святой Аннунциаты. Титтони, вручая мне знаки этого ордена, обратился ко мне с любезной речью: «Орден Святой Аннунциаты, – сказал он, – один из самых древних в Европе. Он восходит почти до колыбели Савойского дома, которому судьба уготовила славу осуществить воскресение Италии и объединить под своим скипетром всех тех, кто говорит на благородном и нежном языке Данте. Свидетельство дружбы и уважения, которое мой августейший государь соизволил по случаю национального праздника Франции оказать знаменитому человеку, так блестяще представляющему ее, приобретает особое значение в настоящий момент, когда кровавая война объединила в целях совместной обороны страны, борющиеся за принцип национальности и за свободу народов». Я прошу передать королю мою благодарность за его дружескую идею и мои наилучшие пожелания. «Я уверен, – говорю я, – что победа нашего общего дела позволит Италии полностью осуществить свои национальные устремления».
Вторник, 13 июля 1915 г.
Перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон натолкнулось на неожиданные препятствия. Генеральный секретарь палаты Пьерр, милейший и вместе с тем грозный человек, свирепый и улыбающийся хранитель законов и уставов, откопал правило, требующее для этой посмертной почести постановления парламента. Так как теперь уже нет времени назначать заседание обеих палат, совет министров вынужден был отказаться от торжества в Пантеоне. Останки Руже де Лиля будут перенесены из Шуази-ле-Руа к Триумфальной арке, а оттуда – в Дом инвалидов.
