«Это не потому, – сказал он, – что я считаю себя заслуживающим ее, а потому, что я питаю самое высокое уважение к тем, кто удостоил меня этого знака отличия. Я весьма благодарен французскому правительству за то, что оно в нынешних обстоятельствах не сомневается в искренности и твердости моего поведения. Я желал бы, чтобы между нами не было недоразумений на этот счет. Поэтому я буду с вами говорить совершенно открыто, как с другом, и прошу вас запомнить и передать то, что я вам скажу. Произведенное теперь движение и стягивание нашей армии к Антверпену являются результатом давления на вас неприятельских сил, далеко превосходящих нас численностью и угрожающих обойти нас. Приказ об отступлении отдан был лишь после получения формального заключения от генералов, командующих тремя участвующими в деле дивизиями, в том числе от генерала Бертрана, который совершил столь замечательное наступательное движение под Льежем. Если бы мы продолжали держаться, мы рисковали бы быть отрезанными от Антверпена, и что бы произошло в таком случае? Наша армия была бы разорвана на части, Антверпен был бы осажден, и мы были бы лишены возможности действительным образом участвовать в защите нашей территории. Теперь благодаря принятым решениям эта опасность устранена, наша армия избежала расчленения, которое по плану неприятеля должно было последовать в результате направленного против нее движения. В подходящий момент мы сможем снова перейти в наступление, и я твердо решился на это. Защита Антверпена находится в руках военного губернатора, генерала Дюфура, человека очень энергичного и решительного. Присутствие начальника генерального штаба уже не является теперь столь полезным, как прежде. Поэтому сегодня утром я решил отправить его к маршалу Френчу и генералу Жоффру, чтобы установить в целом и в деталях план совместных и согласованных действий, как было условлено между нами; мы будем верно соблюдать их в будущем, как соблюдали их в прошлом. В Льеже мы остановили натиск немцев. Наши форты задержали три армейских корпуса. А когда неприятель двинулся на левый берег Мааса, мы оспаривали у него территорию пядь за пядью, в Гассельте, Диесте, Тирлемоне. Это продолжается уже пятнадцать дней, а между тем наша армия состоит из неравноценных элементов, кадры которой не заполнены: на одного солдата, который держится стойко, потому что за ним пятнадцать лет службы, приходятся семь, которые сдают, потому что они являются импровизированными бойцами. В Льеже мы потеряли двадцать пять тысяч человек. Особенно значительны наши потери в сражении 18 августа. А между тем наши активы не сменяются. Одни и те же люди маршируют и бодрствуют с самого начала военных действий. Приказ об отступлении был отдан лишь после ожесточенных рукопашных боев.
Итак, мы не раздавлены. Первая фаза нашего дела заканчивается, начинается вторая, заключающаяся в отходе к нашему укрепленному пункту. Этот отход тем более необходим, что для защиты Антверпена не все еще сделано. Это опорный пункт первого ранга. Задача наша не в том, чтобы запереться в укрепленном лагере, а в том, повторяю, чтобы получить передышку для того, чтобы вернуться к наступлению. Говорят, что приказ об отступлении разорвал связь с левым крылом французской армии, но наша связь существовала еще только в виде контакта с передовыми постами. Однако допустим, что мы пытались бы сохранить и усилить этот контакт; наша армия, растянувшаяся на расстояние более восьмидесяти километров, не простиралась достаточно в глубину, не обладала достаточной плотностью, чтобы противопоставить непроходимый барьер натиску немцев. Итак, это означало бы разжижение нашей армии. Кто руководит ходом военных операций, тот должен отдавать себе отчет в этом. Поэтому записка подполковника Адлебера, который, впрочем, является одним из самых достойнейших офицеров, поразила, скажу даже, огорчила меня. В самом деле, она высказывает сомнение, которое не оправдывается ничем в прошлом, ничем в настоящем. Пусть нашу тактику подвергают критике, я не буду удивлен этим, не приму также формальную точку зрения. Но отсюда очень далеко до порицания. Бельгия доказала, что она умеет выполнять свои обязательства. Пусть Франция не сомневается в этом».
Французское правительство полагает, что после этого инцидента лучше не оставлять полковника Адлебера в Бельгии. Ему будет дано командование в армии. Бельгийский посланник в Париже барон Гийомм, волнение которого вызывает сострадание, посетил меня, в свою очередь, чтобы беседовать со мной об этом неожиданном отступлении на Антверпен. Особенно волнует его предстоящее вступление немцев в Брюссель. Он желает знать мои мысли по этому поводу. Я отвечаю ему, что мы считаем вступление их, к несчастью, вероятным и очень огорчены за жителей города, которые, несомненно, подвергнутся всяческим притеснениям. Однако, продолжаю я, как ни печально будет занятие немцами Брюсселя, в военном отношении оно не является катастрофой. Бельгийская армия восхитительно выполнила свою роль, сдерживая немцев в течение пятнадцати дней. Естественно, что она перестраивается теперь в укрепленном лагере Антверпена, в то время как англичане и мы готовимся к большому сражению, предстоящему на границах.
Фердинанд Дрейфус, сенатор от департамента Сены и Уазы, под руководством которого я тридцать четыре года назад впервые выступил молодым адвокатом, прислал ко мне одного эльзасца, приехавшего в Париж одновременно с аббатом Веттерле. Это г. Блюменталь, продолжавший занимать место городского головы в Кольмаре до 31 июля, когда немцы сместили его по подозрению в чрезмерных симпатиях к Франции. Ему удалось бежать через Швейцарию. Невысокого роста, еврей, с проседью, с острым взглядом, умным лицом и энергичными скулами. На прекрасном французском языке с тем эльзасским акцентом, который теперь глубоко волнует меня, он говорит мне, что первое дело под Мюльгаузеном, как ни оплошало при этом руководство, сделало большую честь французскому оружию и произвело большое впечатление в Эльзасе. Он советует нам организовать как можно скорее, даже еще во время войны, гражданское управление в аннексированных провинциях по образцу германского. Иммигранты оставят страну, тех эльзасцев, которые за последние годы примкнули к немцам, надо будет осторожно устранить, но огромное большинство населения, уверяет он, с радостью отнесется к безусловному возвращению Франции.
Жюль Камбон, возвратившийся наконец в Париж, рисует мне в волнующих выражениях свою долгую и печальную одиссею. Кроме того, он сообщает мне сведения, собранные им во время своего пребывания в Копенгагене, Христиании и Лондоне. Он видел датского короля, который сказал ему: «Не говорите никому, кроме президента республики, что я принял вас. За всеми нами устроена здесь невероятная слежка. Все мы ушли за Францию и Англию, но мы не можем сказать этого. Нам приходится очень опасаться гнева Германии». Во время пребывания Жюля Камбона в Копенгагене его неоднократно посещала принцесса Мария, супруга принца Георга Греческого и дочь принца Ролана Бонапарта. Камбон заметил ей: «Зачем вам утруждать себя? Разрешите мне посетить вас». «Нет, – возразила она, – вы не можете пройти незамеченным, а надо избежать подозрений, что вы встречаетесь с моим мужем. За всей королевской семьей шпионят». Жюль Камбон добавляет, что, несмотря на этот всеобщий террор, общественное мнение Дании очень благожелательно к нам. В Христиании король Гаакон тоже сказал нашему послу: «Мы душою с вами, но мы вынуждены оставаться нейтральными, так как мы только что подписали соглашение со Швецией, чтобы иметь уверенность в том, что она сама не выйдет из нейтралитета. Как моряк, я озабочен теми затруднениями, на которые, несомненно, натолкнется британский флот. Он рискует потерять свою силу в ожидании встречи с германским флотом. У него совершенно нет морской базы. Если ему придется искать ее на наших берегах, мы будем вынуждены противиться этому, так как позволить ему это будет означать выход из нашего нейтралитета… В конце концов я надеюсь, что вы, несмотря ни на что, одержите верх, ибо, если вы будете разбиты, мы не преминем очутиться под сапогом Германии. Наконец, в Лондоне Асквит и сэр Эдуард Грей в разговоре с Жюлем Камбоном признали, что отсутствие морской базы (в настоящий момент оно сильно затрудняет и нас самих в наших операциях на Адриатическом море) чрезвычайно стеснительно для Англии. Они дали понять, что после побед на суше можно будет добиваться согласия Дании, обещая ей возврат Шлезвига и датской части Гольштейна. Англия, кроме того, заинтересована в том, чтобы Кильский канал объявлен был на будущее интернациональным и нейтрализованным. Король Георг V энергично заявил, что его страна будет продолжать войну до падения Гогенцоллернов.
