Отдав приказ об отступлении, Жоффр писал военному министру: «Опасения, которые предшествующие дни внушили мне относительно способности наших войск к наступлению в открытом поле, подтвердились в сегодняшний день, который окончательно вычеркнул наше генеральное наступление в Бельгии». И далее: «Мы должны считаться с действительностью: наши армейские корпуса, несмотря на обеспеченное за ними численное превосходство, не проявили в открытом поле тех качеств при наступлении, на которые нам позволяли надеяться частичные успехи вначале… Итак, мы вынуждены перейти к обороне, опирающейся на наши крепости и на крупные препятствия топографического характера, и уступать как можно меньше территории. Нашей целью должно быть – держаться как можно дольше всеми силами, стараясь ослабить неприятеля и в подходящий момент снова перейти в наступление». Не знаю, не является ли эта оценка несколько строгой для наших войск. Одной храбростью нельзя взять все. Немцы только что показали нам, что, находясь в хорошо укрепленной местности и располагая мощным снаряжением, всегда возможно противостоять атакам, предпринимаемым в открытом поле.
Для начала главнокомандующий посылает нашим армиям сегодня приказ отойти на черту, проведенную от Арраса до северной стороны Вердена и проходящую через Валансьенн, Мобеж, Рокруа и Стене. Большинство министров ошеломлено этим известием.
«Мой дорогой друг, – говорю я Вивиани, – в отношениях между военным командованием и гражданской властью что-то не клеится. Вы жаловались, и не без основания, что главнокомандующий писал мне на днях, минуя военного министра. Когда я передал ваше замечание офицерам связи, я понял их ответ в том смысле, что ставка главнокомандующего считает себя во время войны совершенно независимой от правительства и признает над собой только номинальную неответственную власть президента республики и не считает себя ответственной перед ним. Мы с вами согласны, что, если эта претензия примет определенную форму, она будет совершенно противоположна духу наших республиканских учреждений. Впрочем, я уверен, что безупречная лояльность генерала Жоффра никогда не позволила бы поддерживать ее. Но мы не можем, не подвергаясь опасности, оставаться в нынешнем неопределенном положении. Законы 1882 и 1905 гг. возлагают на военного министра, то есть на члена правительства, солидарного со своими коллегами и ответственного вместе с ними, управление армией. Он должен доставлять высшему командованию необходимые последнему средства, материал, снабжение, продовольствие. Точно так же правительству в целом надлежит под своей ответственностью перед парламентом определять общие условия – политические, финансовые, экономические и дипломатические, в которых должна вестись война. Ввиду этого, безусловно, необходимо, чтобы ставка не изолировала себя под стеклянным колпаком и не уклонялась от всякого контроля. Разумеется, было бы опасно и нелепо позволить правительству вмешиваться в руководство военными операциями, но правительство должно быть лучше осведомлено, чем это было до сих пор. Регулярный контроль со стороны правительства является даже единственным средством избежать того, что парламент присвоит себе роль правительства и станет злоупотреблять своим собственным вмешательством, которое может стать опасным на почве множества мнений и разброда в инициативе. Далее, мой дорогой друг, не менее необходимым в эту тяжелую годину я считаю расширить, наконец, и укрепить ваш кабинет». «Я согласен с вами в необходимости этого, – отвечает Вивиани. – Но мне тяжело удалить кого-либо из своих коллег». «Конечно, – говорю я, – я понимаю ваше неприятное положение. Ваши коллеги очень лояльно согласились нести ответственность за все меры, принятые правительством. С июля они доказали, что обладают прекрасным духом солидарности. Но что же делать? Страна – прежде всего». «Я предпочел бы никого не удалять, а просто включить в состав кабинета несколько министров без портфеля». – «Но найдете ли вы среди людей, стоящих на первом плане, кого-либо, кто согласится на такую комбинацию при нынешнем составе кабинета? Вам скажут, что этот кабинет не что иное, как группа единомышленников, не имеющая влияния на большую часть общественного мнения. Впрочем, поступайте, как вы считаете нужным. Лично я не могу пожаловаться ни на кого из ваших коллег». – «Я поговорю с Клемансо». – «Отлично. Он еще сегодня был в Елисейском дворце, но он был очень мрачен, и мне казалось, что его критический гений пробуждается под рокот плохих известий». – «Я попрошу также Мальви проверить Марселя Самба, так как думаю, что хорошо будет заручиться сотрудничеством социалиста». – «Согласен». – «Наконец, я попрошу вас, господин президент, будьте любезны сами пригласить к себе Мильерана, Делькассе и Бриана. Эти трое, думаю, единственные умеренные представители, для которых я мог бы теперь получить согласие палаты на включение их в состав правительства».
Вивиани ушел и вскоре вернулся. «Я застал, – сказал он мне, – Клемансо в состоянии бурного отчаяния. „Нет, нет, – сказал мне Клемансо, – не рассчитывайте на меня. Через пятнадцать дней вам распорют брюхо. Нет, нет, я не согласен. Впрочем, вы жертва генералов от иезуитов. Это Кастельно виновник поражений в Лотарингии. Надо покончить с этим“. После этого страстного потока слов с Клемансо была настоящая истерика, и, внезапно смягченный печалью, он бросился в мои объятия, но продолжал отвечать мне отказом в своем сотрудничестве». «Не падайте духом, – говорю я Вивиани, – сделайте еще одну попытку». «Нет, с меня достаточно, я больше не буду просить у него ничего. К тому же он никогда не согласится на другой пост, кроме поста председателя совета министров. Я охотно уступил бы его ему, господин президент, если вы выразите мне это желание». «Нет, мой дорогой друг, – возражаю я, – вы не потеряли доверия. Я не имею никакого основания и никакого права расставаться с вами. К тому же в том состоянии, в каком вы нашли Клемансо, он способен спутать импульсивность с энергией. Быть может, его время еще придет, если война затянется, как приходится теперь бояться. Но теперь он стал бы рубить направо и налево в командовании армией. Поскольку его присутствие было бы полезным в правительстве, потому что он принес бы свой пыл и свой светлый ум, постольку оно могло бы быть опасным в данный момент, если бы он оказался во главе правительства. Оставайтесь на своем месте и окружите себя людьми, пользующимися неоспоримым авторитетом и не являющимися членами одной и той же партии».
К сожалению, как опасался Вивиани, малейшее преобразование в составе кабинета будит старые привычки из времен парламентских кризисов и приводит в движение рои трутней и шмелей в наполовину опустевших кулуарах палат. Председатель совета министров спешит с этим делом, и я одобряю это. Он привел ко мне Марселя Самба. Оратор социалистов – человек очень умный, но сегодня он был настолько благоразумен, что оставил в стороне свой ум и в разговоре со мной дал волю только своему чувству. Он честно смотрит на меня своими черными глазами и говорит мне, что в нынешних обстоятельствах я могу в случае надобности рассчитывать на его содействие, но он считает преждевременным образовывать более широкий кабинет и «ставить последнюю карту». Он посоветуется со своей партией, но, несмотря на пример бельгийцев, не думает, что социалисты дадут свое согласие.
Мильеран, Делькассе и Бриан, авторитет которых чрезвычайно поднял бы вес министерства, пришли ко мне все вместе, они предварительно совещались между собой и заявляют мне, что охотно предоставят себя в распоряжение Вивиани, но у них есть возражения и они ставят условия. Мильеран предпочел бы, чтобы кабинет подвергся более основательному преобразованию и чтобы во главе некоторых министерств были поставлены новые лица. Он рад был бы видеть во главе министерства финансов Андре Лефевра, во главе министерства иностранных дел – Делькассе или себя самого. Я заметил на это, что нет никакого основания удалять с поста министра иностранных дел Гастона Думерга, который исполняет свои функции с большим тактом, однако мне не удается убедить Мильерана. Он сидит верхом на стуле, опираясь локтями о спинку, брови нахмурены, глаза зорко глядят из-под пенсне, зубы сомкнуты, ум словно застыл. Менее мрачный, менее молчаливый Делькассе с горечью критикует инертность нашей дипломатии в настоящее время. Впрочем, ему неизвестно все происшедшее с тех пор, как он оставил пост посла в Санкт-Петербурге. Бриан, более тонкий и деликатный, высказывал мнение, что надо было бы попытаться еще раз обратиться к Клемансо и Самба. Часы идут за часами, но мы не пришли к конкретному заключению. Мои собеседники не отказывают в своем сотрудничестве, но предлагаемые ими комбинации и высказываемые ими оговорки отсрочивают решение, на которое я надеюсь. В час ночи они покинули Елисейский дворец, причем ничего не было решено.
