С другой стороны, телеграмма Баррера извещает нас, что Италия идет на попятную*. Маркиз ди Сан-Джулиано сказал нашему послу: «Королевское правительство получило от Германии и Австрии заверения, рассеявшие все опасения, которые возможны были у нас насчет намерений центральных держав по отношению к нам. В этих условиях становится весьма маловероятным, что Италия выйдет из нейтралитета». Что это означает? Маркиз ди Сан-Джулиано не сказал Барреру ничего более. Что обещали Италии Германия и Австрия? За чей счет должны быть исполнены эти обещания? Это тайна того храма осторожности и прозорливости, который называется Консультой.
А тем временем неприятель приближается к Сен-Канте-ну. В 1557 г., тоже 27 августа, этот город, защищаемый Колиньи, был взят испанцами. Достанется ли он 27 августа 1914 г., как в 1870 г., немцам? Неужели восхитительные пастели де Латура, перед которыми я некогда между двумя судебными заседаниями часами стоял в восторге и упоении, – неужели они будут теперь расхищены солдатами, которые уже грабят лотарингские деревни? Мои друзья Жорж и Анри Каэн, зорко стоящие на страже всех сокровищ искусства во Франции, умоляют меня сделать невозможное и спасти эти шедевры. Я велел телефонировать супрефекту, мэру, хранителю музея. Но не слишком ли поздно для спасения этой ценной коллекции?*
Пятница, 28 августа 1914 г.
Получил ответ от английского короля: «Искренне благодарю вас за вашу любезную телеграмму. С чувством глубокого удовлетворения и признательности я передал вашу высокую оценку фельдмаршалу Френчу и офицерам и солдатам, находящимся под его началом. Я уверен, что они будут глубоко тронуты тем, как вы оцениваете их выдающиеся заслуги. Всецело надеюсь, что доблестные французские войска сумеют в сотрудничестве с нашими силами победоносно отразить неприятеля».
Мильеран возвратился сегодня утром из ставки. Он нашел Жоффра и его помощников, генералов Белена и Бертело, преисполненными той же решимостью и уверенностью. Свою первоначальную концепцию, которая не имела успеха, они заменили другой, которая до сих пор проводится в точности: общее отступление по всей линии, простирающейся в настоящий момент от Соммы до Вогез, а если понадобится, спуститься еще южнее, затем в ближайшее время остановка на этой линии в пункте, который еще не определен и будет зависеть от обстоятельств, бои на всем фронте и, если возможно, снова переход в наступление. Для подготовки этого нового большого сражения, которое, несомненно, решит исход войны, происходят переброски войск в направлении Амьена. Транспорт войск функционирует регулярно. Главная квартира повторяет, что вначале имели место ошибки в исполнении не только в войсках некоторых корпусов, но также в среднем командовании и местами у корпусных командиров. Карательные меры применены в довольно большом количестве. Возможно, что при этом некоторые из них окажутся слишком поспешными и даже несправедливыми. Но важно дать почувствовать силу высшей власти, вездесущей, всюду бдительной, всюду непоколебимой. Мильеран даже нашел некоторые наказания слишком мягкими и приказал расширить круг наказуемых и усилить сами наказания. В отличие от Гальени Жоффр нисколько не опасается рейда неприятельской кавалерии на Париж. Он не верит, что наш левый фланг подвергается риску быть обойденным неприятелем. Однако, если новый план главной квартиры провалится, затребованные для Парижа три корпуса будут отправлены в укрепленный лагерь, тогда как остальная армия будет продолжать кампанию. Мильеран очень удовлетворен полученной им информацией. Он утверждает, что Жоффр предусмотрел все возможности.
К несчастью, работы по приведению Парижа в состояние обороны далеко еще не закончены. Это подтвердил мне генерал Гальени, который явился ко мне с визитом по случаю своего назначения военным губернатором, причем выразил мне свою благодарность за мое содействие при его назначении. Как всегда, речь его была тверда и ясна, без экстаза и отступлений в сторону. Он сурово отзывается о генерале Мишеле, упрекает его в волоките и небрежности.
В совете министров Мильеран сделал очень ясный и умышленно оптимистичный доклад о положении. Но в известных кругах Парижа начинает преобладать пессимизм, быть может, тоже умышленный. Кайо, мобилизованный в армию в качестве офицера, заведующего денежной частью, имел нелады со своим военным начальством. Приехав в отпуск в Париж, он, как рассказывают председательница французского женского общества мадам Перуз и другие свидетели, выказал в разговорах мало веры в исход войны. Кажется, он добивался, чтобы ему было позволено служить под началом генерала Саррайля. Мильеран предписал ему возвратиться на свой пост в Амьене. Но мало вероятно, чтобы бывший министр, бывший председатель совета министров, к тому же называющийся Кайо, долго подчинялся требованиям военной дисциплины, если к нему не будут применены средства принуждения.
Клемансо еще более пессимистичен, чем Кайо, и проявляет в последние дни не меньшую подвижность. По его внушению сенатор Жаннаней, впрочем человек умный и рассудительный, явился к Феликсу Декори и прямо объявил ему, что, если правительство не созовет парламента, мы возьмем на себя самую тяжелую ответственность. Клемансо пытается также запрячь Дюбо и Дешанеля. Первый начинает склоняться к его убеждениям. Второй сопротивляется ему с большим успехом. Впрочем, по правде говоря, сессия палаты еще продолжается. 4 августа палата сама отсрочила свои заседания. Декрет о закрытии сессии не был прочитан. Стало быть, председатели обеих палат вольны созвать их в условиях, предусмотренных уставом. Но к чему послужит созыв парламента накануне сражения? Разве слова не должны уступить теперь место звону оружия? Можно удовольствоваться составленной Вивиани прокламацией как манифестом гражданской власти. Она была принята после некоторых поправок Мильераном и всеми прочими министрами. Это – торжественное обещание бдительности и энергии.
Это также горячий призыв сохранять твердую решимость и доверие. Подписалось все правительство, но, так как этот манифест облечен в форму декларации нового кабинета, решено было, что мое имя не будет фигурировать в нем.
Частично исправлена ошибка, допущенная в Лилле. Префекту Северного департамента удалось нагрузить оставленными в городе ружьями и военным снаряжением состав из тридцати семи вагонов. Он отправил их в Дюнкирхен. В районе, телеграфирует он нам, к нашему удивлению, не осталось уже ни одного представителя армии. Он надеется, что будет иметь завтра возможность продолжать эвакуацию военного материала, оставленного войсками в городе, и, кроме того, отправить триста пятьдесят новых вагонов с фуражом и продовольствием. Он остался без связи с большей частью коммун его департамента. Поддерживает связь только с Дюнкирхеном и Газебруком. Тем не менее он старается обеспечить с грехом пополам функционирование общественных учреждений. Но в каком беспорядке произошел уход гарнизона из Лилля! В конце концов, Клемансо не совсем был не прав.
К концу дня мы получили известие, что около семнадцати часов с половиной немцы массами вошли в Сен-Кантен.
Как и в предыдущие дни, из Санкт-Петербурга приходит слабое утешение*. Нас уверяют, что русское наступление успешно продолжается на всем фронте, что в Восточной Пруссии немецкие войска всюду отступают к Кенигсбергу и Алленштейну, что в Восточной Галиции русские победоносно двигаются по направлению ко Львову. Далекие миражи, они не в состоянии скрыть от нас тех печальных фактов и опасностей, которые окружают нас.
