Четверг, 10 сентября 1914 г.
Утром два звонка по телефону. Один, без особого энтузиазма, от Гальени: «Положение неплохое, но не такое хорошее, как мы желали бы». Другой, более удовлетворительный, – от Жоффра, относительно всего сражения в целом. Действительно, армия Монури мало продвинулась вперед за вчерашний день. Кажется, германцы даже несколько обошли ее на севере на ее левом фланге. Она потеряла Бетц и Нантэйль-ле-Гадуен и должна была отойти к Силли-ле-Лонг. Но 1-я германская армия вынуждена была переправиться обратно через Марну севернее Ла-Ферте-су-Жуарр и Шато-Тьерри. 2-я германская армия под командованием фон Бюлова не устояла перед натиском Франше д’Эспере. 3-я армия, под командованием фон Гаузена, тоже подалась перед нашей 9-й армией; последней командовал Фош, которому приходилось защищать от бешеных атак фронт в 35 километров. Фош должен был во что бы то ни стало воспрепятствовать неприятелю перейти через Сен-Гондские болота, тихо дремлющие в долине Пти-Морен и окруженные мирными деревнями Шампани. Его армия выдержала одну за другой ряд ожесточенных атак неприятеля. На правом фланге 11-й корпус, против которого неприятель стягивал все более многочисленные силы, вынужден был эвакуировать Фер-Шампенуаз: в центре угрожала опасность, что неприятель ударит с тыла на наш 9-й корпус, последний должен был отступить, и прусская гвардия подошла к замку Мондеман, старая башня которого господствует над всей равниной – этот замок является ключом к Маре (болотам)*. В самый разгар битвы Фош обратился к своему соседу генералу Франше д’Эспере с просьбой помочь ему заменить в первых рядах 42-ю дивизию Гросетти, изнуренную трехдневными боями. Франше д’Эспере поспешил представить 9-й армии свежие войска, которые он мог отдать без опасности для себя, и Фош ударил во фланг 10-го германского корпуса. Но тогда как левое крыло, подкрепленное таким образом, продолжало идти вперед, прусской гвардии удалось оттеснить храбрую марокканскую дивизию и завладеть замком Мондеман. Еще один сильный напор, и неприятель пробьет брешь. Но быть побежденным – это значит считать себя побежденным. Фош всегда повторял эту истину. Он не боится быть захлестнутым поднимающейся перед ним волной. Приказывает марокканской дивизии взять обратно замок Мондеман любой ценой; 42-й дивизии, которая была проведена в тыл, с севера на юг, дается спешный приказ идти в Корруа и снова перейти в наступление фронтом на восток. Выбиваясь из сил, измученная, она снова появляется на передовых позициях, приходит на помощь нашим армиям, находящимся под угрозой. Перед лицом этого развертывания новых сил германцы, более измученные, чем мы, дрогнули, пошатнулись и начинают отступать.
Под впечатлением этих счастливых событий я принимаю Титтони. Его демарш является актом простой вежливости, но, очевидно, вызван новостями с фронта, просочившимися в дипломатические круги в Бордо. Мне представляется, что эта любезность – хорошее предзнаменование. Multos numerabis amicos (y тебя будет много друзей).
Делькассе, пришедший беседовать со мной и Вивиани о Турции, Греции и Болгарии, вдруг разразился слезами. Встревоженные этим припадком, мы расспрашиваем Делькассе. Он извиняется перед нами и говорит нам сквозь рыдания, что только что получил известие, что сын его ранен и взят в плен. Он боится, что имя Делькассе, ненавистное немцам, навлечет на несчастного молодого человека придирки и жестокое обращение. Мы утешаем его как можем, но как не разделять его опасений?
Во второй половине дня я отправился с Мильераном в бордоский лагерь принять парад марокканской бригады и стрелкового батальона, которые только что прибыли во Францию и отправляются на фронт. Это великолепные войска с прекрасной выправкой, и при виде их я нисколько не сожалею ни о заключенном 30 марта 1912 г. договоре о протекторате, ни о той «марокканской экспедиции», в которой Клемансо усматривал тогда помеху для нашей мобилизации*. На пути туда и обратно меня, как и в прошлом году, приветствовала толпа, густой шеренгой стоявшая вдоль улиц, но, на мой взгляд, не в меру веселая. А ведь среди нее нет человека, у которого не было бы родных на фронте, каждый может ожидать не сегодня завтра траурную весть! При каждом раздающемся вивате я думаю о солдатах, умирающих на поле сражения. Вернувшись в префектуру, я с грустью запираюсь в своем кабинете и принимаюсь за разбор бумаг, которые министры ежедневно направляют мне.
Город Нанси, который я считал доныне в безопасности, подвергся боевому крещению. Эту ночь его в течение часа бомбардировали два больших дальнобойных орудия, выпустившие в него более восьмидесяти снарядов. Убиты шесть женщин и девочек. Ранено много жителей. Материальные повреждения очень значительны в кварталах Сен-Дизье и Сен-Николя. Между тем Нанси является неукрепленным городом, и немецкие офицеры не имеют никакого оправдания для своих попыток разрушить его. Как видно, с 1870 г. их взгляды на войну не только не согласовались с законами цивилизации и прогрессом нравственности, но стали еще более отсталыми и античеловечными.
Тем не менее германская пропаганда продолжает представлять дело в другом свете и распространять во всем мире самые нелепые легенды. Наши войска якобы употребляют пули «дум-дум». В Лонгви якобы найден даже аппарат для изготовления таких пуль. Это отъявленная ложь, но разнузданная клевета делает свое дело. Император Вильгельм в телеграмме президенту Соединенных Штатов подтверждает своим авторитетом эту возмутительную выдумку и протестует во имя добродетели против преступлений французов. Я вынужден тоже телеграфировать Вильсону и опровергнуть басню, с которой опрометчиво солидаризировался кайзер.
День проходит, как и предыдущие, в лихорадочном ожидании новых подробностей об операциях наших армий. Один момент наше внимание отвлечено было многочисленными телеграммами из-за границы. Из Константинополя турецкое правительство решило само отменить императорским ираде режим капитуляций, отмены или реформы которого оно так настойчиво добивалось от нас. Конечно, оно не очень-то боится теперь Европы, расколотой на два враждебных лагеря *. Из Копенгагена, как сообщает нам Бапст, германский генеральный штаб опубликовал предупреждение, немедленно перепечатанное в Дании, в котором говорится, что, несмотря на Женевскую конвенцию, германские войска будут отныне употреблять пули «дум-дум», так как французы и англичане подали пример этого. Итак, вот в чем была цель выступления кайзера: в тенденциозной лжи надо было найти предлог для того, чтобы прибегать к варварским средствам*. Из Вашингтона. Жюссеран предупреждает нас, что послы Англии и России получили от своих правительств директиву отклонить в настоящий момент всякую попытку посредничества. Сэр Эдуард Грей телеграфировал сэру К. Спринг Раису, что английский народ, несомненно, сторонник мира, но мира, заключенного с гарантиями, обеспечивающими его длительность и препятствующими повторению таких фактов, как нарушение нейтралитета Бельгии. Такой мир, прибавляет сэр Эдуард Грей, не может быть заключен в настоящий момент*. Из Софии. Панафье сообщает нам, что русские победы в Галиции, выжидательная позиция Турции, неудача австро-германских шагов в Бухаресте произвели сильное впечатление на болгарское правительство и на самого короля Фердинанда, которые придерживаются теперь благоразумного нейтралитета*. Из Петрограда. Концентрические атаки русских армий против центра австрийских войск, от Замостья до Равы-Русской, заставили неприятеля отступить. На правом берегу Вислы, на юго-запад от Люблина, австро-германские войска были вытеснены из занимаемых ими укрепленных позиций. Они уходят на юг*. Из Ниша. Продолжаются сражения на Саве и Дрине, сербы дерутся с неприятелем, на стороне которого численное превосходство; жаркие бои идут вокруг Землина, занятого сегодня утром сербскими войсками*. Из Берна: нам сообщают по «Последним мюнхенским известиям» следующий неслыханный факт: окруженный проволочными заграждениями концентрационный лагерь Лехфельд, в котором содержатся французские военнопленные, открыт для доступа публики, за вход взимается двадцать пфеннигов, которые идут в пользу семейств мобилизованных немцев. Наших соотечественников, имевших несчастье попасть в плен к немцам, показывают, словно диковинных зверей за решеткой зоологического сада*.
