Я получаю множество поздравлений по поводу битвы на Марне. В числе первых пришли поздравления от императора Николая II и от сербского принца-регента Александра. В своем ответе я, в свою очередь, поздравляю их с успехами их армий. Но нам все более желательно было бы, чтобы наступление русских направлено было главным образом против Германии. Палеолог выступил с новым демаршем, чтобы поддержать это наше желание. Но военный министр, тот самый генерал Сухомлинов, который всегда производил на меня плохое впечатление, когда я с ним встречался, дал понять нашему послу, что русские не будут продвигать свои армии дальше в Восточную Пруссию с направлением на Берлин, а предпочтут действовать в Силезии и Познани. Он даже прибавил: «Чтобы прийти на помощь французской армии, мы в конце августа потеряли сто тысяч человек при Солдау». Палеологу пришлось ответить ему: «Чтобы прийти на помощь русской армии, мы принесли такую же жертву. Однако не наша вина, что по ошибке одного из ваших корпусных командиров фланг русской армии вдруг оказался без прикрытия»*.
Дени Кошен, получивший наконец назначение обследовать пороховые склады, возвратился вчера из своей первой поездки, весьма удовлетворенный ее результатами. Будучи одним из известнейших химиков, он вполне компетентен для того, чтобы выполнить возложенную на него задачу.
Приехавшие из Парижа Марсель Самба и Бриан один за другим докладывают мне о своей поездке. В статье, написанной к их приезду, Морис Баррес спрашивал, не возвещают ли обе эти ласточки возвращения правительства? Я желал бы этого. Но обе ласточки, напротив, вернулись к своим сестрам под южное солнце Жиронды. Впрочем, обе они в восторге от своего временного перелета. Гальени, привыкший к завоеваниям, без труда завоевал сердца Самба и Бриана. Министр-социалист отзывается передо мной о военном губернаторе с великим энтузиазмом, и эта горячая хвала, для меня совершенно излишняя, надеюсь, положит конец всем недоброжелательным подозрениям, на удочку которых попались Клемансо и некоторые министры. Самба не только вполне уверен в лояльности Гальени, он одобряет также, что последний выбрал себе в сотрудники Думера; сила характера и поразительная трудоспособность Думера, говорит Самба, приносят большую пользу гражданскому управлению укрепленного лагеря.
«Генерал Гальени, – заявляет мне в свою очередь Бриан, – держится безукоризненно. Он отнюдь не ищет популярности и старается лишь выполнять свой долг. Мы с Самба посетили северный сектор, где были сделаны большие усовершенствования в организации защиты. Генерал требует, чтобы ему послали судовую артиллерию. Я говорил об этом Оганьеру, он спешно предпримет необходимые шаги. Орудия будут расположены таким образом, чтобы можно было открыть продольный огонь по железнодорожным путям, необходимым немцам для транспорта их гаубиц 420-миллиметрового калибра. Это даст нам возможность воспрепятствовать установке этих гаубиц неприятелем. Гальени считает, что при принятии этой меры предосторожности Париж в случае возобновления немецкого наступления сможет продержаться по меньшей мере четыре-пять недель. Мы с Самба отправились также на фронт и посетили армию Монури; выдержка войск превосходна; снабжение не оставляет желать ничего лучшего. На полях еще лежат трупы немцев. Я приветствую, господин президент, что вы, в согласии с правительством и Гальени, настаивали перед генералом Жоффром на усилении армии Парижа. Военный губернатор мог перебросить на реквизированных такси полученные им войска и доставить их на поле сражения в распоряжение армии Монури. Эти дополнительные силы, несомненно, содействовали окончательному успеху».
У меня было также совещание с министром колоний Гастоном Думергом. Правительство поручило ему организовать снабжение в освобожденных департаментах Сены и Марны, Марны, Эны и Уазы. Он излагает мне свою программу, которую я нахожу очень разумной.
Наконец Делькассе, все еще очень беспокоящийся по поводу своего сына, тоже пришел ко мне беседовать еще раз о Турции и Болгарии. Кроме того, он сообщает мне интересные депеши, в которых Клобуковский передает в своем разговоре с бароном Бейенсом, бывшим бельгийским посланником в Берлине. «Война между Австрией и Сербией, – сказал ему этот достойнейший дипломат, – была подстроена Германией; это была головешка, которая должна была зажечь пожар; эта война должна была послужить исходным пунктом для выступления против Франции, пунктом, которого желали и искали. Император Вильгельм долгое время проявлял себя весьма искренним сторонником мира, но в конце концов уступил перед напором камарильи, всегда вдохновлявшейся бисмарковским духом. За последние два года он явно был удручен, состояние его здоровья, всегда неважное, ухудшалось под влиянием тревоги, внушаемой ему постоянными наущениями его приближенных. Несмотря на сильное умственное переутомление, император не мог не сознавать страшного значения войны между Германией и Францией, но, как видно, одно основное заблуждение заслоняло перед ним эти непосредственные впечатления. Он был убежден, что Россия, находившаяся в разгаре военной реорганизации, не вмешается решительно в балканский конфликт, что Англия, обессиленная внутренними разногласиями и в общем мало склонная вступать в войну на континенте, тоже воздержится, что Италия выступит вместе со своими обоими союзниками и что в конечном счете Германия со своими огромными контингентами, долгое время готовящимися к войне, будет фактически иметь дело только с Францией. Последней же, как казалось императору, можно было не очень бояться, прежде всего потому, что у нее было меньше войск, и затем ввиду разногласий, проявившихся в парламентских дебатах по военным вопросам. Император был уверен, что наконец пришел момент установить силой оружия гегемонию Германии. В его окружении было много сторонников войны, но главным ее сторонником был кронпринц – он по крайней мере номинально (ввиду ограниченности его умственного горизонта) возглавлял партию, стоявшую за молниеносное наступление на Францию. Уже давно эта партия искала предлога, безразлично какого, для ссоры. А как известно, за этим у немцев дело никогда не станет. Таким образом, возникла австро-сербская распря».
Король Альберт тоже вел непринужденный разговор с Клобуковским. Сообщаю этот разговор в краткой письменной передаче, сделанной Клобуковским для Делькассе. «Оборонительная тактика, – сказал его величество, – была единственно возможной перед лицом столь мощных массовых армий, и я чрезвычайно счастлив, что французское командование прибегает к ней с такой систематичностью и с такой силой сопротивления. Выдержка и борьба – это должно быть лозунгом как для Франции, так и для Бельгии. Германия могла рассчитывать на успех только при том условии, что не встретит задержки при своем внезапном натиске. Ее план был разбит в самом начале, и для Бельгии великое счастье, что она содействовала этому результату. Поэтому так велико раздражение императора Вильгельма против нас и против меня, оно даже больше, чем думают… Воистину тот способ вести войну заслуживает всеобщего осуждения. Такое поведение нисколько не удивительно со стороны военной олигархии, высокомерной и тщеславной. Она завистлива, распутна, злостна, она завидует нашим прекрасным памятникам, нашим столь прелестным городам, очарованию наших пейзажей, нашей активности в промышленности. Наш собор в Малине был подвергнут бомбардировке, потому что он чудо красоты, наша Лувенская библиотека, которую пощадили даже иконоборцы, была сожжена умышленно, потому что она была единственной в мире. Старый император Вильгельм, который был человеком простым, устоял бы против внушений этого ограниченного и грубого окружения, но его внук склонен к мелкому тщеславию, он восхищается поверхностной и театральной стороной, он слишком любит играть роль перед галеркой, чтобы оставаться равнодушным к лести тех, которые прельщают его грандиозной перспективой осуществления его всегдашней мечты: он – великий император, повелитель мира, все перед ним трепещет и преклоняется».
