Чтобы прощупать немного ту недовольную буржуазию, о которой мне с такой настойчивостью говорил префект Сены, я поехал в академию. Я отправился туда в обществе моего друга Эжена Брие, который на днях уезжает в Соединенные Штаты и берет от меня рекомендательное письмо к президенту Вильсону. Он сообщил мне, что сегодня академия будет редактировать ответ на манифест девяноста трех представителей немецкой интеллигенции, пытавшихся возложить на союзников ответственность за войну, и сказал, что многие из моих собратьев по академии желали бы знать мое мнение относительно предполагаемого текста ответа. У меня не было ни малейшего возражения по поводу прочитанного мне текста. Он составлен Эрнестом Лависсом, и академия приняла его единогласно. Марсель Прево, служащий теперь в чине артиллерийского капитана в укрепленном лагере, явился в форме, чтобы выполнить свою роль председателя академии и председательствовать на заседании. Пьер Лоти, который благодаря Гальени тоже снова надел свой мундир морского офицера, принес нам на это мирное собрание помощь от флота.
Некоторые академики, и я в том числе, были того мнения, что после нашествия немцев на Бельгию избрание в академию такого писателя, как Метерлинк, имело бы важное значение в глазах всех дружественных народов. Однако Лависс сообщил мне, что Лами и другие академики противятся этой кандидатуре. Они находят, что Метерлинк является скорее представителем немецкого духа, чем французского, и, кроме того, ссылаются также на то, что некоторые его книги включены в индекс – возможно даже, что в этом заключается основной мотив их оппозиции. Если избрание не может быть единогласным, то, конечно, лучше отказаться от нашей идеи и не воздавать Бельгии почести, которая подверглась бы оспариванию.
В конце дня Госсорг, вице-председатель ассоциации парламентских журналистов, сказал мне, что в палате, где слоняется несколько праздных депутатов, мне делают упрек в том, что я посвятил первый день своего пребывания в Париже академическим пустякам. Быть может, они правы. Но строгая конституция не разрешает мне прогуливаться по кулуарам Бурбонского дворца. А затем манифест девяноста трех, пожалуй, вовсе не является такой уж мелочью.
Пятница, 30 октября 1914 г.
Вместе с министром общественных работ Марселем Самба инспектировал различные военные учреждения, работающие на распределительных пунктах вокзалов в Нуази-ле-Сек и Пантен. В Нуази нас обступила толпа, проявлявшая весьма благожелательное отношение к нам. Самба приятно удивлен оказанным нам приемом. «К счастью, – говорит он, – взгляды народа нисколько не походят на взгляды некоторых народных представителей». Мы с интересом осматриваем в помещениях вокзала аптеку и помещения военной врачебно-санитарной части. Мы осматриваем почтовые вагоны, продовольственные склады интендантства, груды припасов и консервов, отбросы и обломки, подобранные на полях сражения артиллеристами и саперами. В Пантене остановился санитарный поезд. Я вхожу в вагоны, подолгу беседую с ранеными. У них и здесь только одна забота – поскорее выздороветь, чтобы вернуться на фронт. На военном кладбище в Пантене я возложил венок. Дождь моросит на свежие могилы. Много родственников, они молятся за умерших и имеют вид людей, примирившихся со своей судьбой.
После обеда другие посещения. Мы были в госпитале Вожен, в лазаретах в большом дворце на Елисейских Полях, в лазарете, устроенном академией на площади Святого Георгия в отеле Тьера; в административном комитете лазарета академии участвуют Фредерик Массон, Габриель Ганото, Эмиль Пикар и другие «санитары» с громким именем. Фредерик Массон с добродушной ворчливостью не скрывает от меня, что не одобряет нашего отсутствия в Париже. «Я тоже, – отвечаю я ему смеясь, – но попробуйте убедить военные власти. Думаю, они ни в чем не смогут отказать историку Наполеона». Я спрашиваю его мнения, что лучше передать мне для раненых: знаки отличия или деньги? «Несколько знаков отличия, – говорит он, – и побольше денег». Я, как могу, исполняю это категорическое указание.
В конце дня я с Рибо и Самба отправились на главную почту ознакомиться с работой ее гражданских и военных отделов. Не проходит дня, чтоб я не получал очень резких жалоб против полевой почты и не сообщал о них военному министру. Все попытки реформ не привели до сих пор ни к какому результату. На главную почту ежедневно поступают более девятисот тысяч писем, адресуемых на фронт. Тем не менее почтовые работники утверждают, что теперь всякая волокита уже изжита и только заказные отправления приходят с запозданием на восемь дней, но и это скоро будет приведено в порядок.
Перед зданием главной почты сгрудилась большая толпа прохожих и любопытных, которые приветствуют нас при нашем выходе. Очевидно, парижане в целом не питают к правительству злобы за это долгое отсутствие. Однако ругательные письма продолжают поступать, министров и меня продолжают называть «мародерами» и находящимися «в бегах» – потому только, что правительство считало своим долгом подчиниться требованиям военной власти. Истории нелегко будет уничтожить эту цепкую, ядовитую легенду.
Суббота, 31 октября 1914 г.
Утром садимся с Гальени в автомобиль и объезжаем восточный и северный участки укрепленного лагеря. Гальени продолжает сурово отзываться о работе военного министерства и жаловаться на то, что не сформирована территориальная армия. Каждый раз, когда я обращаюсь к Мильерану, он отвечает мне, что мы формируем новые дивизии, как только собираем необходимый для учебы командный состав, но в последнем все более чувствуется недостаток. Гальени признает сложность проблемы, но высказывает опасение, что военная администрация не видит всей важности этой проблемы. Мы проезжаем через Mo, и Гальени показывает мне за городом окопы, которые немцы вырыли в тот момент, когда против их ожидания начались битвы на Урке и на Марне. Хотя эти окопы созданы наспех, они глубоки и устроены по всем правилам военного искусства. Затем генерал подвез меня к окопам, которые по его приказу вырыты за последние два месяца. Работы велись весьма энергично, и я поздравляю с этим Гальени.
«Мы, – говорит он, – изучили первые военные события и извлекли из них положительные уроки, которыми и руководствовались. Мы уже не рассматриваем те укрепления, которые предусматриваются в старых планах, как крайнюю линию укреплений. Мы старались отодвинуть линию сопротивления как можно дальше от города. С этой целью мы подготовили позиции, которые в случае надобности могут быть заняты отчасти мобильным гарнизоном, отчасти полевыми армиями. На основе этой концепции, плода опыта, нами уже построена линия укреплений от Терена до Огомна. Слева она упирается в мостовое укрепление, построенное нами севернее Бове, справа она тянется до Лонгпон и долины Савьер. На известных промежутках она снабжена защитными сооружениями, мы возвели их вдоль Терена, южнее Бове, вдоль Уазы, между Крейль и Вербери, вдоль Отомны и, наконец, на северных опушках лесов Виллер-Котре и Ретцского. Все эти работы были выполнены исключительно войсками укрепленного лагеря. Кроме этих линий, мы решили создать еще одну, которая позволила бы в случае необходимости перенести поле военных действий еще дальше. Она теперь строится. Я сейчас покажу вам ее. Слева она упирается в Эпт, справа – в Урк. Как вы увидите, работы уже подвинулись далеко вперед. Мы использовали на них войска укрепленного лагеря, а также пятнадцать тысяч безработных рабочих, которым мы дали работу». Одновременно Гальени передал мне несколько докладных записок; одна из них, с чертежами в тексте, содержит данные по устройству окопов, нормы их ширины и глубины, подчеркивает неудобство слишком прямолинейных направлений и профилей с резкими выступами, указывает лучший способ устройства сообщений и прикрытий. По всему, что говорит Гальени, видно, что это человек порядка и методичности.
