Прелестный городок Коммерси, колыбель моей парламентской жизни, заполнен беженцами из соседних общин, занятых или находящихся под угрозой немцев. В Воэвре, в долине Мааса, жители должны были из-за боев или нашествия покинуть свои очаги. Они ушли с молчаливой покорностью судьбе, без возмущения и чуть ли не без волнения. Они повиновались унаследованному рефлексу населения, привыкшего на протяжении веков к этому периодически повторяющемуся испытанию. Я беседую с некоторыми из них, которых знаю уже многие годы. Они не только не плачутся на свою судьбу, а благодарят меня за то, что делают в их пользу. Я из собственных средств передал мэру и префекту толику для помощи им, но разве она имеет значение перед лицом такого разрушения и такой нужды?
Мэр Коммерси, очень любимый населением, исполняет свою должность тридцать лет. Это мой друг Рене Гродидье, горнозаводчик, ставший моим преемником сначала в палате депутатов, потом – в сенате. Хотя Коммерси находится под угрозой бомбардировки, заводы не закрылись. Они работают на оборону, впрочем, несколько замедленным темпом ввиду мобилизации большого числа рабочих. Гродидье приютил у себя двух моих товарищей из Сампиньи, тоже эмигрировавших после бомбардировки Кло, мою лошадь Бижу и собаку Браво. Оба они с радостью приветствуют меня, без всякого уважения к тому званию, которым я облечен в настоящий момент. Мы завтракаем в частном доме Гродидье под непрекращающийся гул пушечной пальбы и тотчас после еды отправляемся далее – в поездку, которая вызывает у меня воспоминания о других поездках, совершенных в молодые годы в те же коммуны, к избирателям департамента Мааса.
Мы едем по Жиронвилльскому шоссе и останавливаемся, не доезжая гребня Маасских высот, налево от форта. Погода ясная, и мы легко можем обозревать фронт, занимаемый нашими войсками. Мы присутствуем при артиллерийском бое. Стреляют главным образом наши батареи из форта Лиувилль. Они обстреливают подступы к редуту Буа-Брю-ле и лес Жюра. Огненные вспышки, облачки дыма, глухой отдаленный грохот. Вот и вся картина сражения. Не видно ни одного всадника, ни одного пехотинца. А между тем в каждой из враждебных армий по сто тысяч человек, но они спрятаны в ямах и прикрытиях, и огромная равнина, расстилающаяся внизу перед нашими глазами, кажется пустынной.
Форт Жиронвилль был 31 октября бомбардирован неприятелем, и генерал Дюбайль опасается, что вереница наших автомобилей может вызвать новую бомбардировку. Поэтому я с Дюбо и генералами Дюбайлем и Дюпаржем садимся все вместе в один невзрачный автомобиль и едем полным ходом. Бомбардировка не причинила повреждений форту. Я ищу здесь своего садовника из Кло Эжена Ожара, о котором знаю, что он мобилизован как запасной. Жене его пришлось оставить мой участок в Сампиньи, где снаряды продолжают падать на мою усадьбу и на окружающие ее деревья. Мы наймем в Бар-ле-Дюк дом для жены и детей садовника, поместим там также то, что уцелело от нашей обстановки.
Спускаемся мимо Жиронвилля, Жуйзу-ле-Кот и Корневилля к Тулю. Автомобили наши следуют на приличном расстоянии друг от друга, чтобы не слишком возбуждать любопытство немцев. Губернатор Туля генерал Реми показывает нам устройство передового пояса укреплений, они расположены на холмах и в лесу. Он показывает нам батареи, а также прикрытия для пехоты, вырытые с начала военных действий и призванные заменить собой постоянные форты, которые не в состоянии держаться против тяжелой артиллерии. Впрочем, в настоящий момент укрепленный лагерь Туля может опасаться только визитов Tauben и неприятельских летчиков. Ему не приходится иметь дело с неприятельской артиллерией. Крепость Туль, которую мы считали одним из самых важных и необходимых сторожевых пунктов на нашей восточной границе, одним из наиболее подверженных нападению неприятеля, осталась до сих пор в стороне от его попыток, тогда как крепость Мобеж, которую защищал нейтралитет Бельгии, пала и оккупирована немцами.
Под вечер мы приехали в Нанси, где нас встретили в префектуре Мирман с женой и детьми, подавшие за последние недели лотарингскому населению прекрасные примеры храбрости. Изящный город Станислава оправился от тревоги, испытанной им во время битвы на Гран-Куронне. Он остается объектом воздушных нападений и даже бомбардировки из дальнобойных орудий. Но город храбро вернулся к нормальной жизни, и улицы его почти так же оживлены, как в мирное время.
Воскресенье, 29 ноября 1914 г.
Утром генерал Дюбайль, приехавший к нам в Нанси, повез нас – Дюбо, Дешанеля и меня – на главные позиции на Гран-Куронне и на поля битвы августовских и сентябрьских сражений. Я знал эту местность в молодости, когда служил вольноопределяющимся. Узнаю поля, на которых я так часто маршировал с 26-м полком. Эти холмы на сей раз были свидетелями менее безобидных операций*. Мы подъезжаем к Шампену, где был центр сражения, и к Кревику, почти совершенно разрушенному. Мэр этой последней общины, а также те из жителей, которые вернулись в нее, рассказывают нам, что немцы без всякого повода и умышленно поджигали дома, причем начали с дома генерала Лиоте. «Эти варвары были мальчишки, представьте себе, господа, мальчишки!» И он как будто еще больше возмущен их возрастом, чем их зверствами.
Затем мы едем на север, почти до самой границы. Около Бренского пруда мы выходим из автомобилей и идем пешком через лес до опушки. По предложению генерала Дюбайля я вручаю военную медаль одному бравому сержанту запаса по имени Лаведан, учителю в Верхних Пиренеях. Восемь дней назад он был ранен в правую руку, после того как ему сделана была перевязка, он добровольно продолжал командовать своим взводом*. У выхода из леса наши передовые посты. Солдаты – запасные и территориальные – вырыли под деревьями окопы и подземные прикрытия. В Брене отряд нашего авангарда, а на другой стороне Сейль, в деревнях, которые видны нам отсюда, находятся немцы. Сегодня все тихо. В этом секторе сегодня не идут бои. Обе стороны ограничиваются тем, что наблюдают друг за другом.
Мы возвращаемся в Нанси и немедленно отправляемся дальше, в Люневилль. На улицах толпа, довольно густая, узнает и окружает нас. Мы делаем небольшую остановку в мэрии. Я выражаю жителям свое соболезнование по поводу испытанных ими лишений и приветствую их освобождение и их патриотическое поведение. Затем мы опять садимся в автомобили и едем туда, где некогда был Жербвилье, бедный город-мученик, все дома которого были преданы огню немцами. Торчат лишь обуглившиеся стены и груды камней, над ними церковь с зияющими дырами, развалины ее колокольни словно обращаются с последней молитвой к небу. По предложению Мирмана и с согласия Вивиани я вручаю крест ордена Почетного легиона начальнице больницы, сестре Юлии, которая, по общему отзыву представителей населения, великолепно вела себя во все время сражения. Вместе с четырьмя другими сестрами из Сен-Шарль она ухаживала за ранеными и кормила бедных обывателей, которым, помимо шрапнелей, угрожал также голод. Дюбо говорит, что слышал в толпе несколько негромких протестов против награждения сестры Юлии и боится, что они внушены политическими соображениями. Но Мирман успокаивает его и уверяет, что, напротив, все партии вполне единодушны в оценке деятельности сестры Юлии и возражают лишь несколько женщин, слишком жадных и считающих, что их обделили в пользу других, более несчастных*.
