Итак, я наконец снова в Париже, в Елисейском дворце. Я никогда не думал, что мог бы жалеть об этом дворце, но сегодня он имеет в моих глазах хотя бы то преимущество, что он ближе, чем Бордо, к нашим армиям на фронте и к провинциям, подвергшимся нашествию неприятеля, фронт имеет теперь повсюду тенденцию к стабилизации. В районе Кенуа и Андеши мы продвинулись на двести или триста метров, на Эне и в Шампани – на несколько метров, в Аргоннах и перед Вокуа – на несколько сантиметров. При таких темпах понадобятся целые столетия, чтобы освободить Францию. Но какие бы препятствия ни стояли перед нами, я не желаю впадать в уныние. Фош правильно сказал: быть побежденным – это значит считать себя побежденным. И к тому же разве наша ситуация, как она ни ненадежна, не лучше ситуации противника? Основной план немецкого генерального штаба провалился. Немцы рассчитывали раздавить Францию одним грубым натиском и в несколько недель вывести нас из строя. Это Германии не удалось. Наша армия подверглась тяжелым испытаниям, но она перестроилась, она питает доверие к своим вождям и проникнута глубоким убеждением, что в конце концов мы возьмем верх. Немцы за отсутствием немедленной и решительной победы, ускользнувшей из их рук, старались добиться частичных выгод в различных ограниченных операциях. В этом отношении они были не более счастливы.
В три дня, последовавшие за объявлением войны, германский генеральный штаб сосредоточил перед Нанси значительные силы с явным намерением в первые же часы внезапной атакой прорвать наши линии. Он отказался от этого намерения: усиление гарнизонов, прикрывающих границы, облегченное введением трехгодичного срока военной службы, и укрепление Гран-Куронне, начатое в первые месяцы 1914 г., заставили неприятеля отказаться от предприятия, которое возможно было до наших военных реформ 1913 г., но с тех пор являлось весьма рискованным. Не будучи способным достигнуть Нанси, неприятельское командование бросило все свои силы в обходное движение, которое должно было окружить наш левый фланг и, таким образом, сделать возможным окружение Парижа. Напрасная надежда. Наше левое крыло не было окружено. Париж не был обложен. Напротив, немецкой армии пришлось на второй неделе сентября спасать поспешным отступлением свои сообщения, которым грозила опасность. Немецкий генеральный штаб, не решаясь признаться перед немецким народом в своем поражении, сделал отчаянное усилие и пытался прорвать наш центр на равнинах Шампани; он надеялся таким образом сгладить печальное впечатление, произведенное на умы этим вынужденным отступлением. Его и здесь постигла неудача, и он должен был снова поспешно отступить. В октябре он повторил в более широком масштабе свою попытку окружения, пытался обойти наш левый фланг. Но мы противопоставили ему непроходимый барьер до самого побережья Северного моря. Он сконцентрировал свои силы в Бельгии, чтобы обойти нас с моря и достичь наших морских баз, атака его была сломлена. Он пытался отрезать нас южнее Ипра; напрасное усилие – мы удержали свои позиции. Короче говоря, кроме крушения всего неприятельского плана в целом, который заключался в том, чтобы быстро раздавить Бельгию и Францию войной-террором, неприятель потерпел с начала войны семь неудач особой важности: крушение внезапной атаки на Нанси, крушение форсированного похода на Париж, крушение попытки окружить наш левый фланг в августе, крушение попытки прорвать наш центр в сентябре, крушение атаки на Дюнкирхен и Кале со стороны побережья, новое крушение попытки окружить наш левый фланг в ноябре, крушение атаки на Ипр. Итак, при всей своей мощи и прекрасном снаряжении немецкая армия не добилась решительного преимущества ни в одном пункте.
Напротив, Жоффр говорит нам, что констатирует постоянный прогресс в нашей армии. Моральный прогресс – она теперь осознала свою мощь и силу своего сопротивления. Технический прогресс – в процессе самой войны она научилась воевать все лучше и лучше, она умеет использовать местность и с гораздо большей пользой, чем вначале, прибегает к устройству полевых укреплений. Равным образом физический прогресс: наши тела приобрели гибкость и стойкость, приспособились к новой суровой жизни, подобной которой, пожалуй, не знает вся история человечества. Наконец, материальный прогресс – мы создали, правда, еще в недостаточной мере, тяжелую артиллерию, у нас с каждым днем увеличивается производство военного снаряжения всякого рода.
Да и сам Жоффр, и само высшее командование извлекли полезный урок из первоначальных ошибок. Жоффр проделал небесполезную учебу: он мало-помалу отказался от некоторых предвзятых теорий, он приноровился к обстоятельствам, которые принесли всем так много неожиданностей. Итак, мы имеем право надеяться, что при наличии воли и упорства добьемся победы. Во всяком случае, мой личный долг вполне ясен: быть стойким и стараться внушать терпение колеблющимся и веру пессимистам.
Четверг, 10 декабря 1914 г.
Мильеран приехал утром из Бордо и отправляется сегодня в главную квартиру в Шантильи. Он будет стараться урегулировать с Жоффром вопрос, касающийся одновременно военного положения Парижа и судьбы генерала Гальени.
Мильеран рассказал мне, что его посетил сэр Френсис Берти, который от имени лорда Китченера спрашивал, нельзя ли будет перевести английскую армию на крайний левый фланг так, чтобы она упиралась в Северное море. В настоящий момент мы держим войска вдоль дюн для фланкирования левого крыла бельгийской армии, а английская армия остается направо от бельгийской. Передавая эту просьбу, сэр Френсис Берти от себя лично добавил частным образом, что Китченер, надо думать, обратился с ней, не совещаясь с Френчем. Берти находит, что английский министр поступает в этом деле не как джентльмен и вмешивается в то, что его не касается. Однако в действительности Френч в такой же мере, как Китченер, находится под гипнозом моря. Мильеран ограничился ответом, что запросит мнение Жоффра, но не думает, что главнокомандующий найдет возможным в настоящее время передвижение войск.
Оганьер пришел ко мне беседовать по ряду вопросов, касающихся его министерства. Мимоходом он заметил, что не думает, что Жоффр склонен будет поручить Гальени командование армией. По мнению Оганьера, лучшим способом уладить это затруднение, не вызывая недовольства Гальени и не шокируя парижан, было бы назначить Гальени временно исполняющим обязанности посла при Квиринале, если Баррер, в последние дни не совсем здоровый, возьмет отпуск по соображениям здоровья. Это, подчеркнул Оганьер, было бы ответом на назначение Бюлова в Рим. «Гальени, – говорит он, – умен и ловок, это большой дипломат». При этом он показывает мне номер Petit Marseillais, в котором напечатано письмо военного губернатора к миланскому композитору Ванцо, подписанное: Gallieni, Francese, ma anche Italiano (Гальени, француз, но также итальянец). Я ответил Оганьеру, что его идея весьма остроумна, но Баррер, думается мне, не так болен, что должен оставить Рим, к тому же он пользуется большим авторитетом в Риме. Однако письмо к Ванцо показывает мне Гальени с такой стороны, с которой я его не знал.
Япония продолжает прикидываться глухой, когда ее просят послать войска в Европу. Сэр Эдуард Грей объявил Полю Камбону, что он уже зондировал на этот счет японское правительство, получил отказ и не верит в успех нового демарша*.
