Воскресенье, 13 декабря 1914 г.
Наскоро позавтракали в префектуре еще до десяти часов утра. Я отправляюсь в Реймс совершенно инкогнито, в своем небольшом ландо, в том самом, в котором три года назад, в более спокойные времена, приехал в этот город с мадам Пуанкаре. Мы тогда приехали из департамента Мааса, совершали каникулярную поездку с нашими племянницами и хотели проездом показать им достопримечательности старого собора. На этот раз меня сопровождают генерал Дюпарж и префект, но мы только втроем, и наш отъезд из Шалона почти никем не замечен. Мы медленно едем по шоссе, огибающему с востока и северо-востока Реймсскую гору. Проезжаем богатый район виноградников Шампани, в этом году сбор винограда сведен на нет из-за боев. Проезжаем Вев, Гранд-Лож, Птит-Лож; потом, чтобы не попасть на линии позиций, окружающих Реймс, сворачиваем влево, к Верзи. Направо от нас мы видим окопы, выделяющиеся белесоватыми полосками на пригорках меловой породы. Мы слышим непрекращающийся гул орудий. Вдруг – в облачный, но довольно ясный день перед нами открывается вид на многострадальный город. Моментами над крышами домов взвивается и кружится облако черного дыма, предваряемое оглушительным взрывом. Это упал немецкий снаряд, посланный из батарей на Бримоне или в Ножан-л’Абесс.
Префект просил мэра города и тех муниципальных советников, которые, несмотря на постоянную опасность, остались в Реймсе, прийти к полудню в ратушу. Он просто известил их, что приедет видное военное лицо, которого, однако, не назвал. Никто, стало быть, не ожидал моего приезда. Через предместья города – в них еще довольно много народа, но большинство магазинов закрыто – мы отправляемся прямо в ратушу. Когда мы подъехали к площади Людовика XV, перед нашими глазами открылось ужасное зрелище опустошения и разрухи.
Мэр города доктор Лангле, который вместе с сенатором от Реймса Леоном Буржуа* так горячо приветствовал меня в воскресенье 19 октября 1913 г., сразу узнал меня, и лицо его просияло радостью. Я обращаюсь к нему и муниципальным советникам со словами приветствия, восхищаюсь их неустрашимым поведением, их стойкостью под канонадой неприятеля. Я говорю им, что, посетив их в дни торжества, хотел теперь, в дни испытаний, дать им свидетельство своего сочувствия и восхищения. Известие о моем приезде не преминуло распространиться в городе. Жители собираются на площади. Префект опасается, что шпионы, которые, очевидно, располагают в Реймсе какими-то таинственными средствами, известят немцев о моем прибытии, и это вызовет усиление канонады. Он просит любопытных разойтись и выражает желание, чтобы нас сопровождал к собору только доктор Лангле. На этот раз я не увижу даже кардинала Люсона, которому в одно из своих следующих посещений лично вручу среди развалин знак отличия.
Вид величественного здания позволяет мне зато с первого взгляда судить о всем варварстве этой войны. Пораженный, я останавливаюсь перед изуродованным фасадом собора. Разрушения более основательны, чем я мог думать по имевшимся в моих руках фотографиям. Порталы возмутительно повреждены, расписные стекла разлетелись вдребезги, группы изваяний превращены в прах, статуи царицы Савской, святой Клотильды, святого Ремигия, святого Тьерри, Христа страшно искалечены, свод рухнул, раскаленные и закопченные камни там и сям крошатся в мелкий мусор. Онемевший от ужаса, я не могу оторвать глаз от этого грандиозного и страшного скелета. В нескольких шагах от меня развалины сгоревшего дотла архиепископского дворца. По ту сторону улицы злополучный отель «Золотой лев», из окон которого я любил созерцать собор, каждый раз, когда приезжал в Реймс; этот отель на три четверти разрушен. Только Жанна д’Арк, творение Поля Дюбуа, осталась невозмутимой на своем бронзовом коне и, как мы, торжествует над огненной стихией.
Последний снаряд упал на верхушку колокольни собора в пятницу, 4 декабря. 28 ноября снаряды попали в верхнюю арку первого контрфорса корабля и шпиц правой колоколенки, на выступ Вознесения. Так можно считать изо дня в день до начала сентября. За весь этот промежуток времени, больше трех месяцев, дикая бомбардировка не прекращалась, и по всем признакам она возобновится завтра, если не сегодня же. Жители Реймса в один голос заявляют, что предлоги, сочиненные кайзерским генеральным штабом для оправдания этого циничного нарушения международного права, – сплошной вымысел и ложь. На вершине собора ни разу не было установлено пулеметов против аэропланов, а тем более не было установлено пушек, как утверждало сообщение агентства Вольфа. Ни разу близ собора, а тем более внутри его, не собирали солдат и не устраивали склада военных материалов. Ни разу собор не служил наблюдательным пунктом. Неоднократная бомбардировка собора остается, таким образом, без какого-либо оправдания*.
Потрясенный до глубины души этим ужасным зрелищем, я не могу оторваться от него. Между тем время проходит. Мне надо еще поговорить с жителями, раздать кое-какие пособия. Наступает вечер. Скрепя сердце я покидаю этот несчастный город, где короновались короли Франции, и возвращаюсь в Париж через Дорман, Шато-Тьерри и Mo.
Вернувшись в Елисейский дворец, я узнаю, что сегодня немцы бомбардировали Коммерси. Как и Шампани, моей Лотарингии суждено испить до дна чашу несчастий, обрушившихся на отечество.
Понедельник, 14 декабря 1914 г.
Генерал фон дер Гольтц отправился в Константинополь, словно в немецкую колонию, и на два дня остановился в Софии, словно в другом владении кайзера. Он передал для короля Фердинанда собственноручное письмо кайзера. Прочитав это письмо, король, который сначала не хотел или не решался принять этого назойливого путешественника, вынужден был дать ему аудиенцию. О беседе их ничего не сообщается, но легко догадаться о теме ее и предвидеть ее результат*.
Не обращая большого внимания на эти интриги, сербы продолжают сражаться. Они атаковали неприятеля в белградском направлении и вытеснили его из самых главных его позиций*.
Мы осведомлены о том, что государи трех скандинавских королевств встретятся перед Рождеством в Швеции, чтобы сообща принять решение об окончательном нейтралитете своих стран*. Это явно самое большее, чего бы мы могли желать здесь.
Вторник, 15 декабря 1914 г.
Полковник Пенелон сообщает мне по телефону из главной квартиры, что молодой Макс Барту, единственный сын бывшего председателя совета министров, убит вчера снарядом, разорвавшимся на одной из улиц Танна; тем же снарядом убито еще трое, в том числе Жан Бенак, сын бывшего директора фондового отдела*. Сын Барту поступил несколько недель назад добровольцем в армию и по собственной просьбе был отправлен на днях на наш фронт в Эльзасе. Он не мог дождаться дня, когда примет участие в бою, этого случая ему еще не представилось. И вот он пал во цвете лет и не имел даже возможности удовлетворить свой благородный патриотический пыл. Я посетил его подавленного горем отца. «Бедный мальчик! – говорит он. – Он стремился на фронт. Он говорил мне: „Сын француза, проведшего закон о трехгодичной военной службе, должен три раза подать пример, это его долг. Кто носит твое имя, папа, тот должен отдаться родине“. Конечно, я предоставил ему поступить по его желанию. Но я знал, что отдаю его Франции».
После этого горестного и дружеского разговора я поехал в президиум палаты депутатов. Дешанель ранен третьего дня при автомобильной катастрофе. Он в постели, голова его забинтована. От меня он узнал о смерти бедного Макса Барту. Это известие взволновало его до слез. «Ах, эти немцы! – воскликнул он. – Надеюсь, что мы не дадим им пощады».
