Что касается этого обещания, то мои сведения о конференции 7 июля до сих пор не дают мне возможности в точности ориентироваться на этот счет. Полковник Бюа просто послал мне от имени министра протокол заседания в Шантильи. На последнем присутствовали Мильеран, Жоффр, итальянский полковник ди Бреганца, сербский полковник Стефанович, русский полковник Игнатьев, фельдмаршал Френч и бельгийский генерал-майор Вилеманс. Действительно, было принято решение, что, пока будут продолжаться текущие операции на Восточном фронте, то есть отступление русских, французские войска предпримут ряд местных выступлений и при первой возможности возобновят общее наступление; что британская армия, которая должна вскоре пополниться новыми дивизиями, окажет всемерную поддержку этим наступательным операциям; что бельгийская армия примет в них участие по мере своих сил; что итальянская армия разовьет свои операции в направлении Лайбах – Виллах; и, наконец, что сербская армия будет стараться согласовать свои действия с действиями итальянской армии. Я не знал про эти планы, правительство посвящено было в них не более моего. Мне представляется, что эти планы идут совершенно вразрез с теми взглядами, которые высказало в беседах со мной большинство генералов. Мильеран показал мне зашифрованную телеграмму, посланную ему Жоффром 3 августа. Согласно этой телеграмме, «полное развитие наших операций» произойдет между 15 августа и 15 сентября, в момент высадки 3-й армии Китченера. Поэтому, говорится в телеграмме, не будет возможности втиснуть эту армию между нашими армиями. Я немедленно написал военному министру: «В чем дело? О каких операциях идет речь? Намерены ли мы повторить операции в Шампани, на Воэвре, в Эпарже, в Суше? Генерал Жоффр в своем длинном письме о Дарданеллах сам заявляет, что убыток наших войск превосходит все предположения. Я официально требую не предпринимать никакого нового наступления, не ознакомив меня со всеми условиями и размерами этого наступления и не дав мне возможности проверить, не является ли преждевременное выступление опасным разбазариванием наших сил, раз война продлится до будущего года. Когда я получу информацию, мы вместе с тобой обсудим положение и, если понадобится, представим вопрос на разрешение правительства. Я требую, чтобы впредь не предпринимали ничего окончательного и непоправимого. Это не только вопрос военного порядка, это также вопрос дипломатический и общенациональный».
Самба заявил мне, что считает кабинет «морально свергнутым» по вине Мильерана. Он желает, чтобы, в случае министерского кризиса, Гэд и он могли получить свободу и бороться против тенденций в социалистической партии, неблагоприятных продолжению войны. Что касается Альбера Тома, то партия разрешит ему остаться в преобразованном кабинете.
Бывший военный министр Этьенн сообщил мне конфиденциально, что виделся на днях с Жоффром и нашел его в угнетенном состоянии: Жоффр боится, что утратил доверие правительства. Этьенн приехал ко мне из палаты депутатов и рассказывает, что Дешанель выступил с несколько риторическим восхвалением палаты и таким образом добился весьма значительного успеха. Вивиани взошел на трибуну больной, измученный. Еле двигаясь, он чуть слышно, глухим голосом прочитал мое злосчастное послание, которому аплодировали только приличия ради.
Пятница, 6 августа 1915 г.
Из итальянской главной квартиры приехали майор Револь и мобилизованный в чине лейтенанта сенатор Морис Сарро. Они говорят, что итальянская армия превосходна, но тоже стоит перед лицом кризиса вследствие недостатка снаряжения. Сарро утверждает, что уход Мильерана и особенно снятие Жоффра произведут в Италии крайне нежелательное впечатление.
Суббота, 7 августа 1915 г.
Вивиани еще болен или переутомлен и не присутствует на заседаниях совета министров. Делькассе зачитал новую телеграмму, отправленную им в Бухарест. Он просит Братиану рассеять опасения Болгарии и как можно скорее приступить к переговорам относительно исправления границы Добруджи (из Парижа в Бухарест, № 26). С другой стороны, известие, что четыре союзные державы потребуют от греческого правительства уступки Болгарии Каваллы, вызвало сильное возбуждение и даже волнения в Афинах, Салониках и Сересе (Салоники, № 103).
Русские войска покинули Варшаву, и немцы вступили в город (Петроград, № 964).
Клемансо выступает в L’Homme enchaine с обвинительным актом против военного управления, против Мильерана, «вождя шайки карьеристов», против «его соучастника» Вивиани и против меня, который «после Шарлеруа» не «выступил с решительными мерами, не повернул как следует руль». Другими словами, перед битвой на Марне следовало созвать парламент для вящей уверенности в победе. Кроме того, Клемансо, который, впрочем, одного мнения со мной относительно необходимости выдержки и настойчивости, называет мое послание дешевой агитацией вроде «угощения на сельскохозяйственном конкурсе». Я нахожу в «Заре», не у Клемансо, а у Ницше*, под заглавием «Похвала и порицание» следующие утешительные строки: «В случае неудачи всегда ищут виновного, так как неуспех вызывает недовольство, против которого невольно прибегают к единственному средству – к новому возбуждению чувства власти, причем это возбуждение сводится к осуждению „виновного“». У Клемансо слишком развита воля к власти, он желает «доказать себе, безразлично чем, что он сильный человек».
Депутат от департамента Нижней Шаранты Альбер Фавр и депутат от департамента Сены и Уазы Франклен Буйон снова говорили мне о Мильеране, на этот раз в более энергичных выражениях, чем когда-либо. Они считают его ответственным за все, они уверяют, что решили свалить его, если я сам не заставлю его подать в отставку. Я ответил им, что парламент волен свергать министров, но что я отказываюсь брать на себя функции парламента и не возьму на себя ответственность за министерский кризис.
Воскресенье, 8 августа 1915 г.
Вчера вечером выехал из Парижа в сопровождении Пьера Лоти. Надеюсь, он найдет в Вогезах и Эльзасе богатую коллекцию типажей и даст нам в результате этой поездки несколько таких страниц, какие только он один умеет писать.
К восьми часам утра мы прибыли в живописный городок Жерармер, где меня ожидал генерал де Мод Гюи, командующий 7-й армией. Мы сели в автомобиль. Лоти поместил подле себя свой таинственный саквояж, в котором лежат, как он выразился, его «фетиши» и, если не ошибаюсь, его туалетные принадлежности, что важнее.
Сперва мы отправились в Валтен, где находится командный пост подполковника Мессими. Я нашел там также полковника Бриссо-Демалье. Он командует 3-й стрелковой бригадой и, по словам Мод Гюи, проявил изумительное самообладание в деле под Ленжем. Мессими еще не встает с постели, но его рана на бедре заживает, он, несмотря на свое состояние, находится в веселом настроении. Он повторил мне теперь устно то, о чем уже писал мне. Дело под Ленжем, говорит он, было провалено офицерами связи из главной квартиры, которые не желали считаться с мнением исполнителей. Позиции, занимаемые нами у вершины горы, невозможно удерживать ввиду обстрела неприятельской артиллерией. Необходимо либо двинуться вперед, либо отступить, а для того, чтобы двинуться вперед, нам нужна дивизия свежих войск. Полковник Бриссо-Демалье, которого Мессими просил явиться, подтверждает мне взгляд бывшего министра. Этот старый вояка в разговоре со мной вдруг разрыдался. «Ах, – говорил он сквозь душившие его слезы, – когда подумаешь, что наших стрелков заставляют погибать впустую, а между тем они такие прекрасные солдаты!» Его волнение передалось мне, и я обещал снова указать генералу Жоффру на недостатки метода, на которые жалуются многочисленные исполнители.
