В Невшато нас ожидал генерал Дюбайль, командующий восточной армейской группой. Его штаб помещается в красивом доме с колоннами в высокой части города; окна выходят в тихий сад, дышащий песенной прелестью. Нас встречала многочисленная восторженная толпа. Жители знают, что моя родня по отцу родом из Невшато, и считают меня, так сказать, земляком. Я вручил Дюбайлю в присутствии офицеров его штаба военную медаль и подчеркнул, что этот самый завидный из всех знаков отличия вполне заслужен им за прямоту мысли и благородство характера. Генерала очень беспокоит критический вопрос о наших контингентах. Он желал бы, чтобы мы добились присылки солдат из России. Ему неизвестны малоутешительные ответы, полученные нами от последней. Он дает мне понять, что готовит новые операции со стороны Мюнстера. Я знаю, как дорого обходятся подобные наступления, и меня несколько испугали его намерения. Но в присутствии военного министра я не счел себя вправе высказать свое мнение.
Мы с Дюбайлем сели в автомобиль и отправились в Туль. В ратуше, где помещается штаб генерала Рока, я узнал среди офицеров Анри Бордо и Рабадо-Дюма, адвоката при парижской судебной палате. После небольшой остановки мы поехали дальше, захватив с собой Рока. Цель наша – осмотреть стоянку 64-й дивизии, которой командует генерал Компаньон. 127-я и 128-я бригады, составляющие эту дивизию, размещены на севере от Туля в деревнях департаментов Мерты и Мозеля и Мааса: Люсей, Мениль-ла-Тур, Корневилль и Онуа-Вертюзей. У выхода из этой последней коммуны, которую я так долго представлял в парламенте, выстроен в поле 252-й пехотный полк. Я вручил нескольким офицерам военные кресты. Вдоль изгородей садов – живые шпалеры жителей с мэром во главе. Несколько километров дальше деревни представляют собой одни развалины и заняты немцами.
Затем я отправился дальше. Приехали в Фуг, где работает пиротехническая фабрика. Здесь изготовляют и заряжают ручные гранаты. Соседний завод изготовляет снаряды для 155-миллиметровых орудий.
Оставив Дюбайля в Бар-ле-Дюке, мы с Жоффром с наступлением ночи прибыли в Авиз в департаменте Марны. Здесь нас встретил Кастельно. Я вручил ему ленту к большому кресту ордена Почетного легиона и произнес при этом несколько слов, в которых подчеркивал, что он отдал родине свой большой военный опыт, свой ум и сердце и – увы! – также жизнь своих сыновей. При этом тяжелом воспоминании у многих офицеров навернулись на глаза слезы.
Пьер Лоти состоит в настоящее время при его штабе, но Кастельно не скрыл от меня, что не может его использовать, а предоставляет ему прогуливаться и искать материал для своих поэтических образов.
Кастельно ужинал со мной и Жоффром в моем поезде. Если Дюбайль, видимо, сторонник новых операций, то Кастельно – противник их. Он желает ограничиться в течение всей зимы обороной, беречь людей и экономить военные материалы. «Мы должны вести войну по-мещански, – сказал он мне, – подсчитывать все, как лавочники». Для покрытия нехватки контингентов и особенно недостатка кадров он предлагает перевести в пехоту три или четыре из <имеющихся у нас> десяти кавалерийских дивизий. Это даст нам офицеров и, кроме того, сократит бесполезные расходы на лошадей и фураж.
Понедельник, 8 ноября 1915 г.
Жоффр вчера вечером уехал обратно в Шантильи. Сегодня утром я встретился с Кастельно на вокзале в Шалоне-на-Марне. Мы отправились на автомобиле в Сюипп: я, Кастельно, полковник Пенелон и майор Фурнье из штаба Кастельно. По настоянию генерала я надел каску, как мои спутники. Что сказали бы, увидев меня, те, кто вышучивает мою фуражку?
Мы проехали Жоншери, сплошные развалины, и Сент-Илер – тоже сплошная куча камней, затем взяли направление на Суэн. Остановились у разрушенной мельницы; здесь была когда-то мыза Вак. Перед нами расстилается необъятная опустошенная равнина, вся изборожденная перекрещивающимися белыми меловыми линиями. Это наши старые окопы, отсюда наши 15-я и 14-я дивизии колониальной пехоты, одна – направо от нас, другая – налево, ринулись в атаку на неприятельские позиции. «Это была бурлящая волна героизма», – говорит Кастельно. Мы вчетвером идем по этому зловещему полю, на котором там и сям копошатся военные рабочие. Проходим через наши старые позиции и доходим на северо-западе к бывшим немецким позициям в Буа-де-ла-Шез. Глубокие окопы, развороченные нашими снарядами, блиндажи, выпотрошенные нашей канонадой, колючие проволоки, свисающие к земле. А за лесом, на заднем склоне, другие проволочные заграждения, которых мы не заметили и которые теперь приходится обходить. Сен-Симон, посетив после битвы в Нервиндене неприятельские окопы, удивлялся их глубине и правильности их сооружения; он пришел в восторг от небольших равелинов к полуночи. Что бы сказал он при виде нынешних тщательных сооружений? Мы шли вдоль траншей Блюхера до хода Тирпица, затем возвращаемся к траншее Гамбург и идем вдоль нее до выступа у Суэнской мельницы. Здесь перед битвой наши окопы почти соприкасались с окопами немцев. С того места, где мы находимся, перед нами открывается великолепная панорама на этот лунный ландшафт, весь белый – с одной стороны, весь серый – с другой, и везде одинаково печальный. Там и сям рощи обуглившихся деревьев. На туманном горизонте чернеет несколько скелетов сосен.
Грохот орудий не умолкает. Через старые траншеи Палатината и магдебургские фортификации мы возвращаемся к нашему автомобилю перед Суэном. Он отвозит нас в самый центр развалин. От разрушенной церкви остались только два упавших на землю колокола. На северо-востоке от Суэна мы можем проследить на местности те движения, которые проделала дивизия Маршана, чтобы завладеть траншеями Ратисбонн и Аустерлиц. По дороге встречаем солдат, которые посланы приводить в порядок позиции, отнятые у немцев. Вступаем с ними в разговор; они приводят нас к своему жилью, импровизированному в одной расширенной траншее и получившему от них забавное название: «Площадь оперы».
Отсюда мы направляемся к бывшему сектору марокканской дивизии и к лесу Сабо. Огромные воронки, вырытые минами, зияющие впадины в меловой почве, тысячи зеленоватых мешков с землей, которыми заткнуты трещины и ямы. Местами попадаются снаряды 58-миллиметрового калибра и снаряды Дюмезиля; они были брошены из наших окопов, не взорвались и жалко врылись в землю. Там и сям отдельные могилки с небольшими крестами, на которые надеты солдатские кепи, или кладбища из тридцати, сорока, пятидесяти могил. Из земли торчат бутылки с документами умерших. Поле резни, поле смерти, священное поле. Какие невероятные усилия, какая непобедимая мощь патриотической веры нужны были для того, чтобы наши солдаты могли взять эти укрепления, кажущиеся неприступными и несокрушимыми!
Автомобиль привез нас назад в Бюсси-ле-Шато, где остановился мой поезд и где нас поджидают генералы де Лангль де Кари и Петен. Мы завтракали вчетвером: Кастельно, де Лангль, Петен и я. Три генерала говорили со мной очень откровенно и конкретно, и слова их были весьма поучительными. Они в один голос высказывают сожаление по поводу того, что главная квартира – «младотурки», как они ее называют, – вначале, несколько месяцев назад, противилась экспедиции на Балканы. Все трое категорически высказываются в том смысле, что не следует раньше весны отправлять на фронт призыв 1916 г., что надо беречь наши контингенты и отказаться на несколько месяцев от генеральных и даже местных наступлений.
