Морской атташе при русском посольстве штабс-капитан Дмитриев, сопровождавший меня во время моей прошлогодней поездки в Санкт-Петербург, представил мне русскую миссию, возглавляемую адмиралом Русиным и состоящую из офицеров армии и флота. Адмирал хладнокровно рассказывает мне о том, что ружья и орудия большого калибра будут у русских к концу будущего года. Весной у русской армии еще будет ощущаться недостаток патронов и тяжелой артиллерии. Впрочем, точных цифр невозможно добиться.
Посланники союзных держав явились вчера к Скулудису и потребовали у него полной свободы для французских и английских генералов отвести свои войска на греческую территорию и построить укрепленные оборонительные позиции. Король решился удалить из Салоников 5-й греческий корпус и направить его на восточную границу (Афины, № 943).
Известие, что 5 декабря в Монастырь вместе с болгарами вступил немецкий полк, оказывается неверным, в город въехало только около сотни улан. Итак, Монастырь и весь район его заняты не немцами, как надеялись греки, а болгарами; оккупация носит чисто болгарский характер (Афины, № 942).
Третьего дня состоялось свидание Саррайля с делегатами начальника греческого генерального штаба. Оно не дало никаких результатов. Делегаты объявили, что вынуждены доложить об этом своему правительству. В качестве гарантии они давали нам только честное слово короля. Предложения их сводились к тому, чтобы мы посадили свои войска на корабли под охраной греческой армии. В противном случае нам угрожали тем, что греческие войска удалятся и предоставят болгарам полную возможность следовать за нами. Саррайль ответил, что он вполне доверяет честному слову короля, но что мы никак не можем уйти из Салоников, что мы вынуждены укрепиться и обеспечить свою безопасность и что для этой цели мы должны немедленно разрушить мосты через Вардар и приостановить снабжение греческой армии (адмирал Патри морскому министерству из Салоников, № 670).
Наши войска продолжают отходить на оба берега Вардара, к югу от притока Боюнии. Саррайль готовит эвакуацию Гевгели и отступит затем по направлению к Салоникам.
В немецком радио мы находим отзвуки торжественной речи, произнесенной канцлером третьего дня в рейхстаге. Он сделал обзор военного, дипломатического и экономического положения. Превозносил до небес болгарского царя, обвинял Антанту в насилии по отношению к Греции, возвестил, что окончательно построен прочный мост между центральными империями, Балканами и Ближним Востоком. После заключения мира этот мост будет служить не для военных целей, а для распространения культуры. Итак, Германия убеждена теперь, что достигла своих целей на Балканах.
Итальянское правительство заканчивает перевозку своих войск в Валону. Оно заявляет, что по окончании высадки войск приступит к снабжению провиантом сербской армии. Соннино обещал это Барреру (Рим, № 1006).
Однако в то же время Пашич предупреждает Боппа о тех непреодолимых трудностях, которые должно вызвать длительное обеспечение продовольствием сербской армии в Албании. Пашич требует, чтобы, как только войска будут спасены от голода, они были бы перевезены в Салоники через Сан-Джованни-ди-Медуа. По его подсчету, придется перевезти около 100 тысяч человек (Скутари, № 131 и 132).
Воскресенье, 12 декабря 1915 г.
Известие из «секретного и надежного источника», сиречь через «зеленых»: посланник Италии в Бухаресте Фашотти телеграфировал своему правительству, что один румынский генерал повез королю Виктору-Эммануилу личное письмо румынского короля Фердинанда. Последний пишет, что, несмотря на свои родственные связи, желает быть национальным королем и облегчить осуществление румынских устремлений. Но, говорится в письме, Румыния находится в тяжелых условиях ввиду ее географического положения и может встать на сторону союзников, лишь хорошо обдумав все возможности. Король Фердинанд желает знать, какую помощь может в таком случае оказать ему Италия. Другими словами, он начинает переговоры. Фашотти правильно требует, чтобы в Риме поддержали этот шаг.
Адмирал Лаказ, энергично занимающийся вопросом о снабжении сербов, пишет мне сегодня, что еще раз телеграфировал нашему морскому атташе в Риме и обратился также к адмиралу Дартижу, который завтра утром должен приехать в Тарент. Он просит их ходатайствовать перед итальянским главнокомандующим о более энергичной охране продовольственных транспортов и албанских портов. Морской министр отправляет в Бриндизи одного из наших лучших старших офицеров, чтобы ускорить действие наших миноносцев и подводных лодок; предложил также Италии отправить один из наших торговых пароходов для участия в снабжении сербов через Сан-Джованни-ди-Медуа или через Дураццо.
Король Константин принял третьего дня Гильмена (Афины, № 950), причем разразился резкими упреками в адрес Венизелоса, обвинял последнего в том, что он призвал в Грецию войска союзников. «Я, – сказал король, – никогда не допущу, чтобы он вернулся к власти. Если уж на то пошло, я предпочту взять первого попавшегося тряпичника с улицы и сделать его премьером».
Греческое правительство дало знать Саррайлю, что оно выступит с очень резким протестом против того, что мы возводим укрепления вокруг Салоников, и что греческие войска не очистят Салоники. Однако 5-й корпус, который находится в укрепляемой нами зоне близ Лангаза, все же получил приказ отойти к востоку (генерал Саррайль, № 40–33).
Шарль Эмбер привез мне записку русского военного атташе Игнатьева. Последний жалуется в ней Эмберу на то, что не может получить от одного французского фабриканта оптических стекол. Но почему Игнатьев обращается со своими жалобами к сенатору и редактору газеты? Почему «толстяк Шарль» не отсылает его в министерство?
Но в сущности, Шарль Эмбер пришел ко мне не с этим. Он рассказал мне, что Германия старается купить/оигпа1 и отнять у него руководство газетой. Посредницей служит любовница бывшего хедива, связанная с любовницей Ленуара, сына газетного деятеля (agent de publicite)*. Эмбер похваляется, что разоблачил этих лиц и помешал их маневру. Я советую ему немедленно обратиться к следственным властям. Он не проявляет охоты к этому и, несмотря на мои настояния, увиливает. Ушел, не дав мне никаких конкретных фактов. Несомненно, он знает больше, чем согласен сказать.
Лишь сегодня прочитал статью Клемансо, помещенную им вчера под заголовком «Высшее командование». В ней он прямо ссылается на Шарля Эмбера и нападает на Мильерана, Вивиани, Бриана и Думерга. Меня он обвиняет в установлении личного режима и возвещает, что моя песенка скоро будет спета. «Часовая стрелка, – говорится в статье, – передвигается быстро». Личный режим! Клемансо отлично известно, что я не имею ни права, ни возможности действовать по собственному усмотрению. Он слишком хорошо меня знает, чтобы не сомневаться в глубине души, что я отдаю все свое время, до последнего часа, до последней минуты, на работу в пользу страны по мере своих сил и своего разумения, что я стараюсь согласовать действия министров и военных вождей, обнажать ошибки, открытые мной или указанные мне другими, и требовать их исправления. Как могут совмещаться в этом человеке самый горячий и прекрасный патриотизм с этой манией величия, с этим ослеплением!
