Жозеф Хюге говорит мне, что 102-й полк проводит двенадцать дней в окопах, а следующую двенадцатидневку – в походном лагере, тоже подвергающемся обстрелу неприятельской артиллерии. Ни минуты отдыха. Я указывал на этот факт д’Урбалю; последний не знал о нем, так как утверждал, что солдаты проводят двое суток в окопах, следующие двое суток – в соседнем лагере, затем еще двое суток – в окопах и потом шесть дней – в тылу. Лишний раз мне приходится констатировать, что высшее начальство, увы, слишком часто оторвано от жизни.
Вернулись назад тем же ходом в семь с половиной километров. В Бюлли-Гране мы встретили среди развалин солдат другого территориального полка, и я расспрашиваю их. Они из 16-го полка и не сидят в окопах, а ходят на работы. Однако они тоже жалуются, что очень долго находятся совсем близко от фронта и никогда не знают покоя.
В целях отвода на пополнение некоторых корпусов и проведения военной учебы в тылу главная квартира перебросила вперед несколько территориальных частей под предлогом, что в окопах в настоящий момент почти совсем спокойно. Конечно, на этой почве возникло то настроение среди солдат, на которое мне указывал Будано и которое может стать опасным. Я поделился этими мыслями с генералом д’Урбалем. Они, как видно, поразили его, но он говорит, что ему понадобилась бы по меньшей мере еще одна дивизия, чтобы избавить солдат территориальных войск от чрезмерного утомления.
Вернувшись в тыл, завтракаем в моем поезде в Обиньи и затем направляемся осматривать размещение войск в Гот-Аванн и Марейль. Здесь солдаты жалуются, что им дают мало соломы и что их заедают вши. Кое-где заканчивается постройка бараков, они должны быть готовы через несколько недель. Солдаты спят в темных амбарах, двери которых обычно выходят на широкие и низкие внутренние дворы, только теперь очищенные от навозных куч. Нет почти ни одной проволочной сетки, ни одного соломенного тюфяка, ни одного фонаря, ни одной печи. Я указываю на все эти недостатки генералу д’Урбалю, он сваливает вину на тыл.
С наступлением ночи мы, погасив все фонари автомобилей, едем до большого шоссе, ведущего из Аррада в Бетюн, и останавливаемся в нескольких сотнях метров от Таржетта. Отсюда по дороге, полной рытвин и ухабов, идем пешком до развалин Невилль-Сен-Васта. Небо покрыто звездами. Тонкий серп нарождающейся луны льет свой бледный свет на унылый ландшафт. Всюду груды камней. Слева от нас отрывистый вой наших 75-миллиметровых батарей. С каждым пушечным выстрелом красные вспышки огня пронизывают темноту. Перед нами взвиваются в воздух французские и немецкие ракеты. Последние, к сожалению, ярче наших и дольше держатся в воздухе. На мгновение освещаются края стены, показывается кусок горизонта и снова тонет во мраке. В тени молча и быстро движутся какие-то призраки; это солдаты идут на работы или возвращаются в окопы. Мы спускаемся в несколько подземных убежищ. Прекрасным проводником служит нам капитан Брюжер, сын генерала, состоящего при штабе генерала д’Урбаля. Приветствуем хозяев этих убежищ: пулеметчиков, стрелков, рабочих из территориальных войск. Обратно идем пешком по Марейльскому шоссе. На пути встречаем походные кухни, они подвозят обед защитникам Невилль-Сен-Васта. И все время вспышки орудий и визг снарядов…
Не доходя Бетюнского шоссе, спускаемся в глубокую яму, служившую в мирное время для добычи мергеля. По-видимому, немцы, когда они еще не были отброшены от этих мест, не использовали этой ямы; нашим войскам она служит теперь убежищем. Длинный и узкий проход заменяет лестницу. Внизу солдаты толпятся вокруг жаровен и свеч, которые бросают мигающие блики в темноту. Поднимаются обратно на свежий воздух. На перекрестке обеих дорог садимся в автомобили и едем в Обиньи, где остановился мой поезд. У меня осталось впечатление, что я на мгновение побывал в аду. Но наши многострадальные солдаты остались там, и то, что для меня было мимолетным видением, является их жизнью изо дня в день, и – боже мой! – какой жизнью!
Понедельник, 10 января 1916 г.
Утром д’Урбаль явился ко мне на вокзал в Обиньи, и мы отправились на автомобиле в Аррас. Генерал Линьи рассказывает мне, что вчера в штаб 21-го корпуса приехал Клемансо с двумя сенаторами – Жерве и Анри Беранже – и перед генералом Местром осыпал упреками высшее командование за операции в Шампани. «Если он повторит это еще раз, – в гневе говорит генерал, – я, не колеблясь, арестую его и предам военному суду». А между тем при штабе у д’Урбаля состоит брат Клемансо Альбер, мобилизованный на службу и ведающий сборными пунктами. Аррас подвергается все большему и большему разрушению. В нем не осталось уже почти ни одного дома, не поврежденного бомбардировкой. Мы оставили наши автомобили на вокзале, представляющем страшную картину разрушения. Осматриваем близ вокзала батарею 75-миллиметровых орудий; она помещена в прикрытиях за стенами дома. Мы направляемся по длинному ходу, вырытому в земле и вымощенному кирпичами, к нашим передовым позициям на восток от Арраса. Их защищают несколько полков 17-го корпуса, в том числе 11-й. Окопы вырыты в песчаной почве, не боящейся сырости, и поэтому имеют весьма приличный вид. Я молча останавливаюсь у одного слухового поста, но не слышу никаких звуков.
Дальше, у Суше, окопы, как и у Невилль-Сен-Васта, размыты дождем; я нашел вчера некоторые из них в очень плохом состоянии. Возвращаемся в Аррас, где остались немногие жители, в том числе дети. Спускаемся в погреба большой семинарии, служащие убежищем для солдат. Жалкие огарки, грязная солома… Я снова указываю генералу д’Урбалю на эти изъяны.
После обеда долго объезжали различные лагеря и пункты военной учебы. Неподалеку от Авен-ле-Комт, в Симанкуре, присутствовал на устроенном солдатами веселом «концерте на гумне»; участвовала капелла 209-го пехотного полка, а также музыканты-любители и даже профессионалы из солдат. У всех хорошее настроение. Аккомпанемент – пушки.
Вторник, 11 января 1916 г.
Вернувшись утром в Париж, тотчас же пробегаю телеграммы и письма, накопившиеся за время моего отсутствия. В дочь с 8 на 9 января черногорский король Николай разбудил де Ларош-Верне и сказал ему, что только что телефонировал в Скутари генералу де Мондезиру о крайне тревожном положении на горе Ловчен и требовал поддержки со стороны военных судов союзников. Де Ларош-Верне дал ему совет телеграфировать прямо герцогу Абруццкому, чтобы выиграть время. На это король ответил ему: «Я лучше умру, чем обращусь за чем-либо к этим изменникам». Король советовал де Ларош-Верне отправить своих жену и дочь в Скутари. У нашего посланника создалось впечатление, что эта ночная тревога должна служить ширмой для подготовки капитуляции Черногории. Австрийцы очень легко завоевали занимаемые ими ныне позиции. Эта легкость несколько подозрительна (Подгорица, № 22). Третьего дня король Николай отправился на фронт, но четыре посланника союзных держав думают, что он склонен договориться с Австрией, если это уже не последовало (№ 23). Вчера положение ухудшилось. Австрийцы, поддержанные мощной артиллерией своих фортов и своих военных кораблей, проникли на самый массив горы Ловчен и заставили отступить черногорцев; последние были вынуждены бросить свои батареи. Наш радиопост на горе Ловчен был эвакуирован и разрушен нашими моряками, после чего они возвратились целыми и невредимыми в Цетинье. Отряд нашей пехоты вел себя блестяще и удержался на занимаемой им сильной позиции (№ 23).
