— Куда ты бегала на ночь глядя, Юй? — услышал император слабый, но приятный женский голос.
— Я ходила к озеру, что у Лотосовой беседки, госпожа, набрала воды для чая. А вы совсем не следите за временем и не бережете своих глаз. Если б я не зажгла свечу, вы, верно, так бы и работали в темноте.
— Я к этому привыкла, Юй, а свечи надо беречь, эта у нас последняя. Впереди еще много темных вечеров, от которых не спасут никакие свечи.
— Госпожа, ну куда это годится?! Вот, вы опять плачете! Успокойтесь, молю вас! Сердце разрывается, когда я гляжу на ваши страдания.
— У меня нет никаких страданий, Юй. А если есть, значит, я их заслужила. Женщине положено три вещи: любить, страдать, плакать...
— Кто это сказал, госпожа?
— Я.
— Ах, госпожа, вам бы в сонм мудрецов, а не наложниц! Воистину, после смерти вы воплотитесь в священный цветок лотоса или прямиком в самого божественного дракона!
— Что такое ты болтаешь, милая Юй! Вот глупышка.
— Простите, госпожа, я и впрямь заболталась. Пойду подвешу чайник над очагом и заварю вам душистого чаю.
— Спасибо тебе, милая Юй.
— За что же, госпожа? Это я тысячу раз должна благодарить вас за то, что вы позволяете мне прислуживать вашей милости. Вы не такая, как все остальные. Вы родились на небе, это я точно знаю!
—Болтушка ты этакая!
Император услышал, как обе девушки тихо рассмеялись.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала Юй. — Я хоть немножко вас развеселила. Пойду к очагу.
С этими словами она вышла из-за ширмы, неся перед собой чайник, и тут увидела мужчину в золотых с пурпуром одеждах и с босыми, стертыми в кровь ногами.
— Ой, — придушенно пискнула Юй, а глаза у нее из узеньких сделались круглыми, как два абрикоса.
— Не вздумай уронить чайник, — предупредил девчонку император Жоа-дин. — Потому что я тоже хочу чаю из озерной воды.
— Госпожа! — тоненько, как мышка, пискнула Юй и засобиралась пасть ниц вместе с чайником, но император движением руки остановил ее:
— Я тебе что сказал? Иди повесь чайник над огнем. Мы с твоей госпожой будем пить чай.
— Ой, — повторила Юй дрожащим голоском, но повиновалась. Словно заводная кукла, она подошла к очагу и повесила на крюк чайник. А потом все-таки брякнулась на колени перед императором.
— Дуреха курносая, — пробормотал государь.
— Что стряслось, Юй? Ты звала меня? — Из-за ширмы а полутемную, освещенную только огнем очага комнату вышла женщина. Император Жоа-дин так и впился в нее глазами, а потом глухо застонал, потому что сердце его словно облили жидким огнем.
Ибо вошедшая женщина была прекрасна, как может быть прекрасен утренний туман над цветущим сливовым садом, как прекрасен голос одинокой свирели на заросших чайными деревьями склонах горы Цинь, как прекрасен свежевыпавший снег, освещенный полной луной... Императору показалось, будто в один миг ему заменили глаза: то, что раньше было недоступно и противно взору, стало драгоценно и желанно. Та, которая стояла перед ним, была словно окружена сиянием — это сияние излучала она сама, и не нужно было с нею других источников света. Лицо ее напоминало серебряную поверхность пруда, в который глядится полная луна. Глаза изумляли чистотой и спокойствием взора; над ними, словно два молодых месяца, изогнулись изящные брови. Губы обещали благоухание нежности, на щеках алел прелестный румянец, которого не скрыть никакой пудрой. Стан, стройный, будто выточенный из нефрита, закутан в простой, но приятный взору халат. На халате вышиты пионы, переплетенные с цветами тотоса, — узор, достойный небожителей. Из-под длинных рукавов видны пальцы, нежные и хрупкие, как ростки весенних цветов. Глядеть на такую красавицу — потерять рассудок, полюбить ее — обрести мудрость тысячелетий, стать человеком, во плоти вошедшим в рай.
— Здравствуй, Нэнхун, — сказал император, не понимая, как ему еще может повиноваться голос.
— Владыка, — прошептала Нэнхун и хотела земно поклониться, но император остановил ее, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица.
— Они все лгали о тебе, — сказал император, не понимая, о чем говорит. Сердце его плакало и смеялось, сгорало в прах и возрождалось из пепла, как священный феникс. — Они клеветали на тебя. Я их всех казню.
— Государь, молю вас не делать этого! — воскликнула Нэнхун. — Я только ваша раба...
— Ты — моя госпожа, — сказал император Жоадин. — По одному твоему слову помилую, по другому — предам смерти.
— Я недостойна такого! — Тут Нэнхун пала на колени и увидела, что император бос, а ноги его стерты в кровь. — О владыка! Вы сбили в кровь ноги!
— А, не обращай внимания, — отмахнулся император. — Это все проклятые золотые туфли. Натирают ужасно, не понимаю, как до меня их носили две династии императоров. Я их бросил где-то у беседки. Пошлем потом твою курносую служанку, она подберет. Ну, встань же с колен, милая моя! Дай мне вдоволь налюбоваться тобой.
И тут зашипел чайник, вода из него переливалась через край.
— Юй, чайник! — вскрикнула Нэнхун. — О, простите нас, государь, что мы, как должно, не подготовились к вашему приходу...
— Это верно, — сказал император. Плотной полой своего драгоценного халата обмотал руку и снял плюющийся кипятком чайник с огня. — Да что возьмешь с твоей курносой служанки, кроме веснушек? Где у вас чашки и заварка? Я сам приготовлю чай. И не спорьте.
Тут Юй, до сих пор пребывавшая в каком-то окаменении, пришла в себя и всплеснула руками:
— Статочное ли это дело, небесный государь! Позвольте мне!
— Милая, твоя служанка мало того, что самая курносая девчонка во всей Яшмовой Империи, так еще и навострилась перечить самому императору.
— Простите ее, простите меня, — сказала Нэнхун и взглянула на государя взглядом, от которого Жоадин почувствовал себя крылатым, как феникс, и могучим, как снежный лев. — Почтительно прошу у вас разрешения омыть вам ноги...
— Нет, это я прошу! — пискнула Юй.
— Оставьте, — отмахнулся император. — Где у вас столик для чая? Я так и буду стоять с чайником в руке?
Юй вскочила, отодвинула в сторону ширму:
— Прошу пожаловать во внутренние покои!
Император, держа в одной руке чайник, а другую П0ложив на плечо заалевшей от смущения Нэнхун, вошел в покои, бывшие одновременно и спальней, и чайной комнатой, и кабинетом для упражнений в рукоделиях (император увидел на круглом столике свечу и разложенный кусок тафты с начатой вышивкой). Кровать была задернута пологом из серого шелка, на чайном столике облупился лак, но все было опрятно и изящно.
Юй подала чашки, блюдце для заварки... Император сам растер плитку чая, понюхал при этом щепотку, сморщил нос:
