«Береги принцессу! »
— Да, — сказала Гуан и встала.
Мэй открыла глаза, посмотрела на Гуан вопросительно и радостно. От вчерашнего ужаса не осталось и следа. Страшный старик, бегство, душная ниша с одеждой — все это представлялось Мэй кошмарным сном, рассыпающимся на кусочки с восходом солнца.
— Вставай, милая, — сказала ей Гуан. — У меня для тебя есть очень славная новость...
... Вэй Цясэн действительно оказался весьма могущественным в Западном Хэ человеком. Он при помощи городского осмотрщика трупов сумел повернуть дело с кончиной сановника Удэ Второго так, что власти не смогли придраться ни к чему. А если и имелись какие-то подозрения, то всем, кто эти подозрения питал, были вручены достаточные суммы денег, чтобы заткнуть болтливые не в меру рты. И в начале месяца Проснувшейся Сливы Вэй Цясэн прислал за Гуан свадебный паланкин. Мэй переезжала из веселого квартала вместе с наставницей в дом Цясэна — это и была та славная новость, о которой говорила певичка.
Дом Цясэна оказался одним из самых роскошных в Западном Хэ. Пожалуй, даже у князя-наместника не было таких раззолоченных палат, резных галерей и садов с укромными беседками и прелестными чайными павильонами. Гуан, которую теперь вся прислуга в доме величала не иначе как госпожа Старшая, относилась к Мэй как к родной дочери. Господин Цясэн целыми днями пропадал на службе в городской управе, домой являлся только под вечер, так что до вечера Гуан и Мэй были предоставлены сами себе, в их распоряжении находилась вся усадьба, вся роскошь, вся красота. Чтобы не терять времени попусту, Гуан решила обучать девочку каллиграфии, поскольку сама когда-то брала уроки у известного мастера-каллиграфиста Ци Ина. ... Гуан и Мэй сидели в рабочем кабинете; за распахнутыми створками окна пробуждающийся сад дышал весенними ароматами; первые бабочки порхали над окутанными дымкой цветения кустами...
— Не отвлекайся, Мэй, — сказала Гуан, когда девочка засмотрелась на полет особенно яркой бабочки. — Тебе предстоит многое узнать и запомнить, взгляни на стол. Перед тобой лежат «четыре драгоценности ученого»: это кисти для письма, тушь, тушечница и бумага. Относись к ним как к святыням, ибо искусство каллиграфии, как и прочие искусства, дарованные людям бессмертными небожителями, не терпит непочтительного отношения. Каллиграфия тоже самое, что и музыка, только звуки она рождает в душе, когда мы глядим на прекрасно выписанные иероглифы. И как музыка, каллиграфия не живет там, где есть фальшь, грубость, неумение. Боги дали людям каллиграфию не только для того, чтобы наслаждаться прелестью иероглифов, но и потому, что это искусство как никакое другое взращивает в человеке благие ростки терпения, настойчивости и мудрости. Тот, кто обрел совершенство в искусстве каллиграфии, может подчинить себе всю землю, все небо и даже преисподнюю, потому что иероглифы обладают чудотворной силой... Ты так странно смотришь на меня, милая? Ты, верно, думаешь, что я обладаю подобным могуществом?
Тут Гуан тихо рассмеялась.
— О нет, — продолжила она. — Я стою всего-навсего на нижней ступени лестницы, уходящей к Заоблачным Престолам. Видишь ли, милая Мэй, каллиграфия бывает разной. Ее можно уподобить струящейся реке. Письмо древних печатей — чжуанъшу — благородно, чисто и целительно, как невозмутимые воды Священной Лазурной Реки. Письмо для указов и документов — лишу — строго, отчетливо и спокойно, будто воды Сухой Реки. Письмо уставов и кланов — кайшу просто, доступно, как воды Прозрачной Реки, что питает собой все земли Яшмовой Империи и никому не чинит препятствий. Есть еще письмо для торопливых скорописцев — синшу — оно своевольно, безудержно, как воды реки Заросшей Ивами...
Мэй слушала, приоткрыв рот от удивления. Ей чудился шум и рокот рек, о которых упоминала Гуан. Мой благословенный учитель Ци Ин, — сказала Гуан, взяв в руки кисть и лист плотной бумаги, — владел в совершенстве уставным письмом и скорописным. Все, что знал, он передал мне. А теперь згляни, Мэй, как выглядит иероглиф твоего имени, написанный уставом и скорописью.
Гуан взмахнула кистью и вывела два очень похожих, но все же имеющих отличие иероглифа. Первый был изящнее и строже, второй напоминал брызги чернил, растекшиеся причудливым узором. Мэй от восхищения захлопала в ладоши.
— К сожалению, я не владею письмом древних печатей и письмом официальным, — проговорила Гуан. — Ибо мой учитель не знал его, а ученику не должно превосходить учителя без особой на то нужды. И еще... До того как на престол Яшмовой Империи взошла государыня Шэси, не был запрещен Высокий Стиль Письма. Мой учитель говорил, что Высокий Стиль применялся для того, чтобы изменять судьбы и события, влиять на время, мир и самих небожителей. Каждый из иероглифов Высокого Стиля Письма мог творить чудеса, давать власть и силу. Говорят, что мастеров Высокого Стиля в Империи было всего двое, и они жили в горных пещерах, вдали от всего мира, чтобы сила, которой они владеют, не ввела в соблазн правителей земных. Императрица Шэси (отчего ты так вздрогнула, милая Мэй?) запретила Высокий Стиль из боязни, что кто-нибудь, овладев этим искусством, лишит ее престола и самой жизни. Вот какое великое оружие — кисть каллиграфа! А теперь, когда ты выслушала мой рассказ, готова ли ты обучиться у меня всему, что я умею?
Мэй кивнула. Затем встала со своего сиденья и трижды земно поклонилась Гуан. И Гуан приняла эти поклоны, потому что отныне она стала наставницей, а Мэй — ученицей.
В учении, особенно когда оно благотворно и разумно, время пролетает незаметно. Миновало пять лет с тех пор, как Мэй вместе с Гуан вошла в дом господина Вэй Ця-сэна. Тот по-прежнему славился богатством, знатностью и могуществом. Но главное по-прежнему любил свою Гуан, а также привязался к Мэй, которая год от года становилась краше и соблазнительнее для мужских глаз. И хотя Мэй волновали только упражнения в каллиграфии, игра на цине, вышивка и чтение, Гуан заметила особый интерес супруга к ее повзрослевшей подопечной.
О, Гуан совсем не стала бы противиться тому, чтобы Вэй Цясэн сделал Мэй своей второй женой — ведь тогда они с девочкой считались бы сестрами! Кроме того, быть женой такого господина, как Вэй Цясэн, — значит иметь защиту, покровительство, богатство... Но разве брак с обычным вельможей — дело, достойное принцессы? Гуан никогда не забывала пригрезившегося ей сна. Она часто задумывалась над тем, стоит ли рассказать мужу о том, кем является Мэй на самом деле, но уста ее словно немели... Видимо, не пришло еще время открыть эту страшную тайну!
За пять лет, проведенных в доме Вэй Цясэна, Мэй превратилась в девушку, прелестную, как едва распустившийся цветок белой хризантемы. Ее лицо можно было вышивать на знаменах — и воины с радостью бы пошли на смертный бой, будь у них такое знамя. И хотя Мэй почти не покидала внутренних покоев, пребывая там со своей наставницей Гуан, разговоры о ее красоте звучали в Западном Хэ непрестанно. Однажды, когда Мэй сидела в кабинете и старательно переписывала стихотворение древнего поэта До Фо полууставным письмом, послышался голос господина Цясэна. Он звал Мэй.
Мэй отложила кисть и направилась в передние покои дома. Там на дневном ложе
[19]
лежал господин Пясэн в легком халате и обмахивался веером так, что его распущенные волосы взлетали, как крылья сказочных драконов. Рядом на куче плоских подушек примостилась Гуан, потягивающая холодный чай с имбирем. Стоял жаркий месяц Страстного Пиона. Мэй поклонилась.
