Утренняя трапеза ограничивалась чаем с круглыми поминальными лепешками — в честь духов почивших предков. Основное угощение ожидалось позднее, после показательных выступлений старших сестер и экзаменов послушниц.
Мэй чувствовала себя растерянной. Она с остальными послушницами отправилась на поле, где уже расставлены были скамьи для зрительниц, сооружался деревянный помост для представления, развешивались флажки, фонарики, хлопушки и бумажные змеи. В один миг строгое пространство монастыря превратилось в некое подобие ярмарочной площади. Сестры-музыкантши, настроив инструменты, заиграли старинные боевые песни, а на помосте развернулось настоящее сражение. Старшие насельницы, вооружившись мечами, копьями, рогатинами, алебардами, демонстрировали чудеса ловкости, силы, гибкости, изворотливости. Мэй увидела, как орудует своим мечом-флейтой изящная Тао, и порадовалась за нее. Восторженные и ободряющие крики летали над полем, как стая вспугнутых ласточек...
Наконец старшие сестры завершили свое выступление и сошли с подмостков, сопровождаемые рукоплесканиями. Наступил черед послушниц. Каждая из них сумела доказать, что в прошедшем году она не бездельничала, а прилежно занималась: послушницы бесстрашно проходили сквозь разожженные на поле костры, держа в ладонях горячие угли. Ловили руками пущенные в них стрелы и копья, уворачивались от метательных снарядов... Либо декламировали стихи, пели священные гимны, показывали собственные рукоделия... Одна только Мэй не участвовала в общем празднике совершенства. Она незаметно поднялась в свою келью и там плакала, как маленький ребенок, — оттого что ей нечем порадовать своих наставников.
Она сидела за столом, а перед нею громоздились кипы бумажных листов, испещренных иероглифами — плодом ее бесконечных и бесплодных занятий. Триста значений Иероглифа «Любовь»! Да кому нужны эти триста значений?! Слезы сыпались из ее глаз, будто горошины из стручка — такие же крупные и тяжелые; падали на бумагу, размывали тушь, превращая стройные ряды иероглифов в бессмысленные разводы и пятна...
«Я больше никогда не напишу ни одного иероглифа! Я ничтожество! » — мысленно вскричала Мэй и схватила свою любимую кисть, чтобы сломать ее. Размахнулась, швырнула кисть...
.. И та, несколько раз перевернувшись, начертала в воздухе иероглиф...
ЛЮБОВЬ
Он был алый, как расцветший лотос, и светился, будто молния.
... Кисть упала на пол и покатилась в угол комнаты. И пока катилась, начертала поверх ребристой циновки все тот же иероглиф...
ЛЮБОВЬ
Только теперь он был темно-синим, и по нему пробегали золотые искорки...
Мэй, оцепенев, смотрела на это чудо. И потому не сразу заметила, что в комнате она не одна — рядом с нею стоит сама Крылатая Цэнфэн. И — если б Мэй могла смотреть не только глазами — Крылатая Цэнфэн изумлена и очарована происшедшим не меньше принцессы.
Оцепенение спало. Мэй наконец увидела настоятельницу и склонилась в поклоне. Но тут произошло удивительное. Крылатая Цэнфэн подняла с пола каллиграфическую кисть и низко кланяясь подала ее Мэй.
— Ты достигла мастерства, о котором я слышала лишь в легендах, — сказала Крылатая Цэнфэн. Сказала не мысленно, а обычно. Видно, таково было ее удивление. — Если ты хочешь, принцесса, я стану обучать тебя дальше, но это все равно что учить облако проливать дождь...
«О, прошу вас! — мысленно воскликнула Мэй. Прошу вас, не оставляйте меня! Я вижу, что ничего еще не знаю и не умею! Во мне нет совершенства! »
— Хорошо же, — сказала Крылатая Цэнфэн. — Тогда прими временный постриг и иди по ступеням высшего мастерства. Все, что знаю и умею, я передам тебе, принцесса.
И Мэй приняла временный постриг. Ей обрили голову, облачили в монашеские одежды персикового цвета и вручили малые четки для постоянной молитвы. Крылатая Цэнфэн объяснила Мэй, что временный постриг потому и называется временным, что не подразумевает вечного пребывания в стенах обители. Ибо затворничество означает отказ от возвращения в мир, а принцессе со временем нужно туда вернуться — ее ждет война с Шэси и престол Яшмовой Империи. Мэй спрашивала, что Крылатая Цэнфэн знает о ее будущем, но настоятельница мудро советовала девушке не заглядывать за завесу, которую еще рано открывать...
Временный постриг дал Мэй монашеское имя. Теперь ее звали Цзы Юнь, что означало «летучая кисть». Под этим именем Мэй провела в незримой обители еще четыре года, по году отдавая на постижение тайн оставшихся Высших Иероглифов.
Четыре года — срок не такой уж и большой, но, когда они истекли, Мэй показалось, будто она пребывала в обители десять тысяч лет. Она чувствовала себя куда старше, чем остальные насельницы; ей иногда казалось, что она стала старше и опытнее самой матери Цэнфэн. Однажды она покаялась в таких мыслях настоятельнице и уже страшилась услышать от нее порицание, но Крылатая Цэнфэн сказала:
— В тебе нет ни гордыни, ни тщеславия, Цзы Юнь. Чувства, живущие в твоей душе, не принадлежат тебе. Это чувства Высших Иероглифов. Ты постигла их сокровенный смысл и тем самым дала им жизнь. Тебе больше нечему учиться. Ты должна покинуть обитель и идти своим путем, назначенным тебе от рождения. Только будь осторожна, как осторожен воин, что держит меч в ножнах, если нет битвы.
«Но как я найду свою дорогу? » — подумала Мэй. В сердце ее не было страха, она понимала, что рано или поздно ей придется покинуть обитель Крылатой Цэнфэн, однако нерешительность, присущая всем живущим, жалила ее, как разозленная оса.
— Не всякую дорогу можно найти, — ответила Крылатая Цэнфэн. — Иной путь возникает лишь тогда, когда его протопчут люди. Ступай, Цзы Юнь. В спутники тебе даны мудрость и сила. И мое благословение пребудет с тобой, где бы ты ни была.
... На следующий день Мэй попрощалась с настоятельницей и сестрами, в последний раз помолилась в главном храме и, взяв с собой лишь кисти, тушечницу, бумагу и плитку сухой туши, вышла к вратам обители. Две послушницы-привратницы, кланяясь, открыли перед нею белоснежные двери.
Мэй шагнула вперед, запрещая себе оглядываться. Так она прошла с десяток шагов, а потом все-таки не выдержала и оглянулась.
Взору ее предстала долина, заросшая вечной зеленью. Незримая Обитель перестала существовать — для Мэй.
... Что случилось с принцессой дальше, вы узнаете, прочитав следующую главу.
Глава четырнадцатая
ВСТРЕЧИ НА ДОРОГЕ
Закат золотым
Осыпается наземь песком.
Цикада поет
Бесконечную песню печали.
И волосы путник
Потуже стянул узелком.
Котомка пуста
И висит у него за плечами.
Он вышел давно
И не помнит начала пути
Слезятся глаза,
И подошвы от пота истлели..
Он знает одно:
Ему нужно идти и идти,
Забыв о еде,
Об отдыхе и о постели.
