Быть может, идет он
По свету две тысячи лет.
Быть может, он жаждет
Участья, любви и покоя.
Но вьется дорога,
И вновь наступает рассвет,
И серый туман
Подымается вновь над рекою
Мэй вышла из священной долины на закате. Перед ней возвышались неприветливые даже на вид скалы, и среди них вилась едва заметная тропа. В закатном свете скалы казались не серыми, а лиловыми, от них тянуло холодом, хотя по предположениям Мэй сейчас стоял самый разгар лета... Девушка постояла в нерешительности, а затем шагнула на тропу. Покинуть то, что знакомо, встретить то, что неизвестно, разве это не новое испытание, уготованное ей судьбой? К тому же, как здраво полагала Мэй, в Незримой Обители ее подготовили к испытаниям самого разнообразного рода.
По тропе навстречу Мэй полз волокнистый белесый туман, напоминающий распущенные старушечьи космы. Небо над скалами стало совсем темным — солнце зашло. Сердце Мэй дрогнуло, но она приказала себе не страшиться и идти вперед. Она прошла еще с полсотни шагов по тропе (под ногами что-то похрустывало, будто ореховые скорлупки) и заметила, что из низко стелющегося тумана вырастают маленькие пагоды, высотой не больше пяти цаней
[21]
. Эти башенки светились призрачным зеленоватым светом вроде тех древесных грибов, что одурманивают человека, если их высушить и попробовать на вкус. Зрелище было жутковатым, но Мэй продолжала идти — из одного лишь страха остановиться и увидеть что-либо более ужасающее, чем маленькие светящиеся пагоды, которыми, как теперь она видела, была усеяна далеко впереди тропа в скалах.
«Со мной благословение отца моего и молитвы матери моей», — беззвучно пошевелила губами Мэй. Как бы ей хотелось услышать сейчас собственный голос, это добавило бы храбрости сердцу и крепости ногам! Но вместо собственного голоса Мэй внезапно услышала тихий, нерадостный смех — таким смехом мог бы смеяться этот туман под ногами...
А потом Мэй услышала тоненькие голоса, напевающие песню:
Послушайте наши голоса!
Голоса из печального мира!
Голоса детей, никогда не ставших взрослыми,
Голоса детей, слишком рано лишенных солнечного света.
Мы собраны среди этих священных скал,
Мы пьем из реки, в которой нет воды, кроме наших слез.
Мы тоскуем о наших матерях и отцах —
Они живы, а мы мертвы.
И все, что нам осталось, — это строить пагоды.
Пагоды из камней, холодных, как сама смерть.
Мы строим наши пагоды и молимся:
Молимся за мать, что тоскует о нас,
Молимся за отца, что не может скрыть горя,
Молимся за оставшихся в живых наших братьев и сестер.
О священные скалы Детских Душ, будьте к ним милостивы!
Мэй остановилась, не в силах сдержать слез. И вовсе не испугалась, когда перед ней возникли детские фигурки, призрачные и несмелые, как вздох тумана. Дети были окутаны белыми светящимися Одеждами, а в тонких пальчиках держали колокольчики, издающие звон, напоминающий детский смех.
— Нам грустно, — сказал один ребенок.
— Нам всегда грустно и одиноко, — добавил другой.
— Мы скучаем, когда к нам долго не приходят люди с живым сердцем, — прошептал третий. — Поиграй с нами, человек!
— Да, да, поиграй с нами, пожалей нас, — загомонили дети и стали протягивать к Мэй руки, позванивая колокольчиками. — Мы умерли слишком рано л не успели наиграться. А строить пагоды так скучно! К тому же эти пагоды все время разрушают злые духи с красными глазами, они разбрасывают камни и рассеивают туман, без которого мы не можем выходить на свет... Поиграй же с нами! Поиграй, иначе мы никогда не выпустим тебя отсюда!
Мэй стояла, не зная, что предпринять. Причинить вред душам детей-призраков она не смела, но также ей было известно, что тот, кто вступит в игру с призраком, сам станет подобен им. Она вспомнила легенды об этих скалах Детских Душ; когда-то давным-давно эти легенды ей рассказывала добрая Юй. Мэй тогда сама была ребенком. Все дети, умершие в возрасте до двенадцати лет, рассказывала Юй, отправляются в скалы Детских Душ; среди этих скал течет Сухая река, и по ночам слышны грустные песни призраков. У этих детей есть покровитель, божество по имени Дэйцу, — он заменяет им отца и мать. Беда лишь в том, что дети-призраки, как и прочие дети, любят играть. Особенно им нравятся игры с живыми людьми, и из этой игры надо обязательно выйти победителем. Победишь — дети заплачут, но освободят тебе дорогу, побегут жаловаться своему богу Дэйцу, но если проиграешь — они примутся щекотать тебя и щипать, покуда не расцарапают в кровь. Делают они это не со зла, им ведь неведома человеческая боль, и крови они не пьют, как оборотни или демоны. Но беда в том, что любая рана, даже царапина, нанесенная рукой ребенка-призрака, не заживает и кровоточит без остановки. А значит, человек может запросто истечь кровью и уже не увидеть рассвета...
— Поиграй с нами! — продолжали упрашивать Мэй дети, — Поиграй, иначе мы не отпустим тебя!
Мэй кивнула, соглашаясь. Она достала из-за пояса свою любимую кисточку, обмакнула ее в туман и начертила на скале иероглиф «бабочка». Тут же иероглиф превратился в крупную бабочку с яркими крылышками и запорхал в воздухе.
— Ах, как красиво! — закричали призраки. — Еще еще!
«Стрекоза», — вывела Мэй, и вот уже стрекоза с прозрачными, как стекло, крыльями и большими изумрудными глазами кружит среди детей, а те смеются и звенят колокольчиками... Еще взмах кистью — и прямо посреди туманной тропы вырастают пионы, ирисы, гардении; в воздухе покачиваются бумажные фонарики, парят шелковые змеи с мочальными хвостами-трещотками…
— Праздник, праздник! — кричали дети, гоняясь за волшебными бабочками и стрижами...
«Бедные дети, — подумала Мэй. Они заточены в темном чреве этих скал и никогда не видят солнца! »
И ее кисть вывела иероглиф «солнце».
От иероглифа брызнули во все стороны ослепительные лучи, словно и впрямь посреди скал взошло солнце.
— Аи! Аи! — испуганно завопили дети-призраки. — Жжется! Жжется! Глазкам больно!
И они исчезли все до одного.
Дорога была свободна, но Мэй чувствовала себя неловко — ей казалось, что она обидела несчастных призраков, напугав их солнечным светом. Кстати, свет иероглифа не мерк, он придавал уверенности, и Мэй торопливо зашагала вперед, надеясь, что к рассвету одолеет эти скалы и выйдет туда, где ее не будут преследовать призраки.
Однако, когда она вышла из скал Детских Душ, оказалось, что перед ней расстилается каменистая безжизненная равнина без всяких признаков человеческого жилья. Над равниной занимался рассвет,
Но он принес Мэй одну лишь усталость. Давали о себе знать голод и жажда, а в душе зашевелилось отчаяние. Куда ей идти? Сколько времени она сможет пройти по этой равнине до того момента, как ноги ей откажут? Здесь некого звать на помощь и неоткуда помощи ждать. Будь у нее крылья, как у настоятельницы Цэнфэн, она смогла бы лететь и, верно, нашла бы место, где ее встретят люди... Мэй представила это так сильно, что не удивилась, когда услышала хлопанье крыльев. Удивилась она чуть позднее — когда прямо перед нею на землю опустился дракон. Впечатление было такое, будто с неба свалился огромный костер — до того чешуя дракона светилась алыми, пурпурными и багровыми всполохами. Дракон сложил крылья и, глядя на Мэй, укоризненно покачал своей золотой головой, так что жемчужины на кончиках его усов резво закачались, отбрасывая во все стороны перламутровые блики.
