Утро следующего дня было тем самым, загаданным утром в ее мечтах, когда нет необходимости разлучаться, есть только они двое и впереди так много времени, что украли они у судьбы для себя. Дениэл провел маленькую экскурсию по поместью, заочно познакомил со всеми родственниками, портреты которых красовались в библиотеке и гостиной. Прогуливаясь по просторным комнатам холостяцкого имения, невольно закрадывается мысль, что прежняя миссис Форбс так же, шумя многочисленными тканями платья или возможно в утреннем халате переносилась из комнаты в комнату в поисках книги своей или еще чего. Столько вопросов о их жизни было, но Мия не могла удовлетворить свое любопытство и молчала, не знала, как правильно спросить, как поставить вопрос, а Дениэл и не стремился о ней заговаривать, для него была сейчас только новая жена и все мысли были сосредоточены на ней. Так как всю прислугу Дениэл отпустил на эти дни, приготовление завтрака он брал на себя, но Мия не позволила ему это сделать, опасаясь, что они останутся голодными, а ей готовка дастся без труда, так как по наставлению матери, она часто помогала на кухне.
Беззаботно и весело прошли два дня супружеской жизни. Они без устали разговаривали, пытаясь как можно больше узнать друг о друге. Они не разлучались ни на секунду. Но утром последнего дня прибыл экипаж от Китти и внизу, в холле над ними нависла тишина. Час прощания настал, и они вновь не знают, насколько расстаются. Слезы, поистине горькие и мучительные вытекали из глаз Мии, образуя мокрое пятно на белой сорочке Дениэла. Он с силой, не боясь причинить боль, сжимал ее, чтобы как можно дольше запомнили руки форму ее силуэта. Нежным, чувственным и долгим был последний поцелуй. Мия скрылась за дверью, которая с шумом закрылась. Мистер Форбс стоял, окутанный одиночеством и могильной тишиной, и только злая игра памяти частично вопроизводила ее смех в воздухе, на зов которого он оборачивался, но кроме тусклого света свечи там никого и ничего не было.
Мия направлялась домой. Дорога обратно всегда кажется быстрее. И даже в непродолжительном пути, в котором она была предоставлена сама себе, ей удалось насытиться воспоминаниями о днях, проведенных вместе и вновь прожить все то, с чем совсем недавно пришлось распроститься вновь. «О чем его мысли? И думает ли он обо мне?» – вопросы продолжали заполнять все пространство в коляске, что, поскрипывая колесами, прибавляя ходу неслась по ухабистым земляным дорогам. Ей вспомнилось как он смотрел на нее, не желая отпускать. «Он не сможет не думать обо мне, он слишком любит меня, в этом я убедилась» – успокаивала себя Мия.
Глава 29
По приезде Мии домой, ее дни снова наполнились заботами о материальном благополучии на ферме. Она не была одинока, после встречи с мистером Форбс, ее существо наполнялось желанием жить, дабы вновь увидеть его, прикасаться к нему и наслаждаться им. Так прошло еще несколько месяцев, писем от Дениэла не было, но это не огорчало Мию, напротив, делало ее ожидаемую встречу с мужем более желанную и таинственную.
Во вторник утром, когда солнце еще только показывалось из-за гор, Мия была на одном из холмов. Выгнав на пастбище овец, она уселась перевести дух. Вдруг ее всю пронизала сильная острая боль, что забрала у нее контроль над своим же телом. Боль настолько усилилась, что тело, неподвластное попыткам подняться на ноги, требовало покоя. Она свернулась, как ребенок, все сильнее поджимая колени, и с каждой усиленной волной боли тело становилось горячее. Натиск острой рези не давал пошевелиться и легкое розовое платье окрасилось в алый цвет. С ужасом она понимала, что происходит и необходимо было скрыться от глаз случайных людей, которые могли проезжать мимо фермы Таунсенд. Единственное место, куда она могла направиться, это был дом Минни. Шатаясь, через каждые несколько шагов падая, Мия искала силы подняться и продолжить путь. Почти ползком она добиралась до дома подруги. Казалось небо обрушилось и с силой давило на хрупкие плечи и спину молодой девушки. Она хваталась за желание жить, перед ней представал образ мужа, за которым готова была на четвереньках ползти и бороться со смертью, лишь бы дольше наблюдать эти холодные и родные глаза, что с сожалением смотрели на нее, маня за собой. Мысли о Дениэле придавали Мие ровно столько сил, сколько требовалось чтобы достичь пункта помощи. Уже в бреду она лежала у порога дома подруги, пот обильными ручьями скатывался по лицу, падая на землю, которая жадно впитывала его. Обеспокоенная служанка тут же оповестила хозяйку об увиденном и не посылая с новостями на ферму, Мию расположили в одной из комнат прислуги. Минни настрого приказала всем хранить молчание и послать за доктором, который осматривает слуг. Во избежание слухов и позора среди округи, было принято выдать ее за служанку. Доктор осмотрел Мию, провел необходимые манипуляции и выходя из каморки с торжественным лицом, объявил, что девушку удалось спасти. Он с приятным изумлением нахваливал заботу и добропорядочность хозяйки, которая так печется о здоровье прислуги. Мия лежала, уставившись в потолок, и пусть разум был спутан и каждое слово врача казалось ей произнесенным на ином языке, ей не понятным, она понимала одно, плод их любви умер, без возможности увидеть свет. Обида на весь мир горьким комом остановилась в горле, перекрывая дыхание и она пожалела, что так держалась за жизнь, в которой ее ребенку не оказалось места. Минни не отходила от постели подруги, тщательно подбирала утешительную речь, но выговорить больше чем одно слово ей не удалось:
– Дорогая …. – и Минни разрыдалась, уткнувшись лицом в подругу. Боль утери, как состоявшаяся мать, Минни понимала, как никто другой.
Не высказать словами соболезнования, и как оказалось, в языке непростительно ничтожное мало объяснительных средств, что помогли бы выказать степень сочувствия.
Мия пролежала несколько часов, собирая воедино по осколкам разлетевшуюся душу. Злость на себя, обида на свет, и пустота, что заняла свое законное место в ней, заменив пространство, в котором жил ребенок, теперь стали представителями осиротевшей матери. Переодевшись в чистые вещи, она молча свернула окровавленное платье и пожелав, чтобы ей предоставили возможность остаться наедине с собой, бездумно побрела в сторону серых одиноких гор.
С годами время лечит, так говорят многие, стараясь выказать соболезнования и утешить отдаленными словами горе. Время действительно может излечить, пряча обиду в самые потаенные уголки памяти, и запирая ее под множеством замков, без шанса на возможность выбраться. Но утрату собственного дитя, такое излечить не под силу даже времени. Ничто не залечит рану, что поделила сердце на двое, но не убило его окончательно. Никто не заменит тот участок души, что горит от боли, при одном только упоминании, либо же при взгляде на случайного встречного ребенка, при звуке его смеха.
«Не уберегла, не выпало и возможности родить, прижать в груди, убаюкивать под звуки материнского голоса, не подарила жизнь» – как порицание самой себя повторяла Мия одни и те же слова, продолжая отдаляться все дальше, направляясь к вершине холма. И еще большая боль причинялась ей от чувства вины перед не рожденным младенцем. Опасаясь за собственную репутацию, стараясь скрыть позор и боясь предать доверие семьи, она заблаговременно опасалась рождения на свет продолжения их любви с Дениэлом. Обречь себя и маленькое существо на презрение и изгнание, жить вдали от любимых, такие предположения приводили в ужас. Боясь упасть в глазах общества, Мия сегодня упала в своих глазах. И летела она, словно с высокого обрыва, вершина которого утопала далеко в облаках. Летела она стремительно вниз, мечтая скорей разбиться и избавиться от горя, которое оказалось ей не по силам. Выкопав маленькую ямку, она бережно сложила платье в крови, словно младенца укладывала в кроватку, затем медленно засыпала землей, сделав небольшой холмик. Впиваясь руками в землю на крохотной могилке неизвестного человека, она поливала насыпь обильными материнскими слезами, без конца принося извинения за обреченность, в которую она вовлекла ни в чем неповинное существо. Среди безликих гор была она одна, склоненная над могилой своего ребенка, вместе с ним хоронила и часть себя, ту прекрасную часть, что горела любовью. Плач, напоминая вой волчицы, разрезал тяжелую тишину и рассеивался по всей окрестности, унося с собой все, что было прекрасным в ее жизни. Такова была часть платы юной девушки, за мгновения счастья, что она украла у судьбы.
