— Понятно, — тяжко вздохнул капитан. Он явно представил, как будет обосновывать для Зайки расходы на новый гирокомпас, оттого и загрустил. Ссылка на меня ему не сильно поможет — деньги она, конечно, в конце концов даст, но душу из Наума вынет.
— Ну а раз понятно, то за работу, — подвёл итог собранию я.
* * *
В этом мире судьба Дрездена сложилась совсем иначе. За него долго вели тяжбу маркграфы Мейсен с бургграфами Дона. Городок Дрезден особым богатством не отличался, и в целом представлял собой ценность невеликую, так что тяжба была многолетней и вялотекущей. В результате бесчисленных судебных разбирательств Дрезден много раз переходил от Мейсенов к Дона и обратно, что, в общем-то, расцвету не способствовало. Каждый раз новые хозяева, здраво оценивая свои перспективы удержать город, выжимали из него всё, что возможно, так что совсем неудивительно, что горожане встретили ликованием императорский эдикт, объявивший Дрезден имперским городом и закончивший таким образом надоевшую всем тяжбу. Надоевшую всем, кроме сутяг, разумеется — они-то как раз и не считали, что шестьсот лет слишком много для судебного процесса.
Когда город, наконец, прекратили грабить временные хозяева, Дрезден начал понемногу оживать. Налаживались торговые связи, население увеличивалось, строились новые красивые здания. Конечно, прижимистым бюргерам и в голову не пришла мысль о картинных галереях и прочих бесполезных глупостях, но в купеческих строениях начало прослеживаться что-то похожее на архитектуру. Вскоре магистрату удалось подмазать правильных имперских чиновников, и город получил разрешение на проведение ярмарок. К тому времени лейпцигская ярмарка была в самом расцвете, и мало кто верил, что Дрездену удастся потеснить Лейпциг, но дрезденские купцы совершили невозможное и всего лет за двадцать сумели замкнуть на себя значительную часть торговли с Польшей. Маркграф Мейсенский скрипел зубами, но сделать ничего не мог — к тому времени пфальцграф[21] Саксонский, по слухам, крепко поссорившийся с курфюрстом, сделал Дрезден своей резиденцией и столицей пфальцграфства.
[21 — Пфальцграф — имперский чиновник, управляющий имуществом императора в какой-либо области. В данном случае — в курфюршестве Саксонском и маркграфстве Мейсен.]
Одним словом, здешний Дрезден был совсем непохож на Дрезден Августа Саксонского из того мира, и вместо причудливого барокко щеголял тяжеловесным купеческим стилем, а скорее даже отсутствием какого-либо определённого стиля. С другой стороны, этот Дрезден был изрядно побогаче того, и его не превращали в груду камней англичане. Лично я на месте дрезденцев тоже предпочёл бы обойтись без оперы.
Расстояния в Европе смешные, и мы прибыли в Дрезден ещё до обеда. Капитан авторитетно заявил, что хлопоты с гироскопом и дырой в обшивке затянутся как минимум до позднего вечера, так что ночевать нам придётся здесь. Ленка немедленно оживилась — ванные комнаты никогда не были сильной стороной курьерских дирижаблей, обычно дело там ограничивалось примитивным душем с жёстким нормированием воды. Я и сам был рад возможности немного отдохнуть от спартанских условий, так что после завершения таможенных формальностей мы немедленно отбыли в лучшую гостиницу, без особой фантазии названную «Саксонией».
— Какая безвкусица, — поморщилась Ленка, разглядывая из окна наёмного лимузина особняки на главной улице.
— Купеческий город, что ты хочешь, — пожал я плечами. — Им главное, чтобы выглядело дороже, чем у соседа.
— Не люблю я торгашей, — пожаловалась она.
— Тогда тебе вряд ли кто-то здесь понравится, — хмыкнул я. — Они здесь все торгаши, даже дворяне. Саксонцы давно уже не саксы, все те свирепые германцы остались далеко в прошлом. Даже бельги уж на что были дикарями, и те сейчас воюют исключительно кошельками.
— Почему это вдруг дворяне здесь торгаши? — недоверчиво спросила Ленка. — У нас вот дворяне не торгуют.
— У нас запрещено, вот и не торгуют, а так тоже бы в торговлю ударились. Князь наш сознательно отделяет тех, кто правит, от тех, кто торгует. Драгана как-то мельком сказала мне, почему — князь считает, что чем больше торгаши пролезают во власть, тем больше государственные интересы подменяются личной выгодой. И ты знаешь, я с ним согласен.
— Ты считаешь, что владение заводом чем-то лучше владения лавкой?
— Я считаю, что создание материальных ценностей в целом является более достойным занятием, чем распределение ценностей, созданных другими. Психология очень сильно отличается. Торговец настроен на быструю прибыль, а если быстрой прибыли нет, он тут же переориентируется на что-то другое, где она есть. А промышленнику приходится думать на годы, а то и на десятилетия вперёд. Психология торговца совсем не сочетается с управлением государством, а вот психология промышленника гораздо ближе.
Если задуматься, то так оно и есть, примеров хватает. Взять хотя бы Венецию — на пике своего могущества она решала судьбы народов, но сменилась конъюнктура, сместились торговые пути, и падение её было таким же стремительным, как и взлёт. На спекуляции нельзя построить фундамент государства, а из спекулянта не выйдет великого государственника.
— И всё же промышленник точно так же работает ради прибыли, — упрямо сказала Ленка.
— Даже не стану спорить, — согласился я. — Это вариант неидеальный, но что поделать? Далеко не все дворяне могут быть воинами или владетелями, но им тоже надо дать возможность зарабатывать на жизнь. Производство — это приемлемый компромисс.
Ленка недоверчиво хмыкнула, но спорить не стала, и так в молчании мы и доехали до гостиницы.
— Безвкусно, но богато, — вздохнула Ленка, обозревая золочёные барельефы на фасаде.
Номер тоже не уступал. Как когда-то очень верно заметил Аверченко о немцах: «Что нельзя позолотить, расписывается розами[22]».
[22 — Эту цитату приводил писатель Андрей Круз, но вот шутил ли так Аверченко на самом деле — непонятно. Во всяком случая, автор так и не смог найти это высказывание в сочинениях Аверченко.]
— Иди в ванную первой, Лен, а мне надо написать письмо пфальцграфу, — сказал я, с сожалением посмотрев на дверь ванной. — Только постарайся побыстрее, пожалуйста, а то мы до вечера не пообедаем.
Дела к пфальцграфу у меня никакого не было, разумеется, да и не по чину было мне обращаться к нему с делом. Будь я обычным ливонским бароном, ничего и писать бы не потребовалось, но я всё же был не совсем обычным ливонским бароном, так что стоило отметиться хотя бы формальным приветствием. Я достал из бювара лист веленевой бумаги и задумчиво покрутил в руке перо. А что я, собственно, ломаю голову? Мне от него ничего не нужно, а он вряд ли вообще обо мне слышал, так что будем проще:
«Его светлости пфальцграфу Саксонскому Иоахиму Лауку.
Ваша светлость,
Будучи проездом в столице Вашего пфальцграфства Дрездене, не могу не воспользоваться случаем выразить Вам своё глубочайшее уважение.
Искренне Ваш, Кеннер Арди барон фон Раппин»
