– Подумай о нашем пропитании, муж мой! Коли мы уйдем отсюда, кто будет нас кормить? Да мы же помрем с голоду! Здесь, он говорит, мы будем сыты.
– Ага, «он говорит»… А я говорю, красивыми словами сыт не будешь. Дерьмовая из них похлебка. Они-то с женушкой получат свой хлеб от этого их графа, но когда это такие, как они, давали хоть полпенни таким, как мы?
– Туго же ты соображаешь! Не из любви к нам сдержит слово граф, а ради собственной шкуры. Знамо дело, он желает оградить свои владения от заразы, и нет вернее способа этого добиться, чем избавить нас от всякой надобности покидать деревню. Дюжина-другая краюшек хлеба в день – да для него это выгодная сделка!
Она была проницательная женщина, моя мачеха, несмотря на все ее суеверия.
Тут она заметила меня и собралась уже призвать на подмогу, но я отвернулась. Я не желала отвечать ни за чье решение, кроме своего собственного.
Вскоре Момпельоны подошли и ко мне. Элинор нежно взяла меня за руки, а пастор спросил:
– А что же ты, Анна? – Взгляд его был так пристален, что я невольно опустила глаза. – Скажи, что останешься с нами, ведь без тебя нам с миссис Момпельон придется совсем худо. Право, я не представляю, что мы будем делать.
На душе у меня было спокойно: я уже все решила. Но голос меня не слушался, и я просто кивнула. Элинор Момпельон заключила меня в объятья и долго не отпускала. Священник подошел к моей соседке Мэри Хэдфилд и стал что-то нашептывать ей, пока она жалобно плакала и заламывала руки. К тому времени, когда он вновь взошел на кафедру, им с мистером Стэнли удалось убедить всех сомневающихся. В тот день все мы поклялись перед Богом не покидать деревни, что бы ни выпало на нашу долю.
Все, кроме Бредфордов. Те незаметно выскользнули из церкви и уже готовились к отъезду в Оксфордшир.
Просторная зеленая тюрьма
Тем утром я выпорхнула из церкви, не чуя под собой ног. Все мы испытывали странное блаженство: лица, еще недавно угрюмые и осунувшиеся, были веселы и румяны, мы переглядывались и улыбались друг другу, ощущая всеобщую благодать, принесенную нашим решением. Поэтому я вовсе не ожидала увидеть Мэгги Кэнтвелл, беспокойно расхаживавшую у моей калитки. Мэгги состояла кухаркой в Бредфорд-холле и во время воскресной проповеди была занята на кухне. На ней и теперь был большой белый передник, а ее круглое розовощекое лицо побагровело от напряжения. В снегу у ее ног лежал узелок с пожитками.
– Анна, они меня вышвырнули! Восемнадцать лет службы, а им хоть бы хны!
У Мэгги в Бейквелле жила родня, но кто знает, согласятся ли они ее принять? Я была удивлена, что она пришла именно ко мне, ведь мой дом, наравне с домами Хэдфилдов и Сиделлов, слыл очагом заразы. Я жестом пригласила ее войти, но она замотала головой.
– Спасибо, Анна. Не хочу тебя обидеть, но я не смею ступать в твой дом – уверена, ты меня поймешь. Я пришла к тебе с просьбой. Помоги забрать мои скудные пожитки из Бредфорд-холла, ибо хозяева намерены уехать сей же час, а после их отбытия дом запрут и поставят у дверей охрану и попасть вовнутрь уже будет нельзя. Подумать только, все эти годы Бредфорд-холл был нашим домом, а теперь нас выставили за порог, лишив и заработка, и крова над головой!
Она вытерла слезы уголком передника, который теребила в мясистых руках.
– Полно тебе, Мэгги, сейчас не до слез, – сказала я. – Здесь твое добро никто не тронет. Дай только достать тачку из сарая, и мы тотчас пойдем в Бредфорд-холл.
Вскоре мы уже пробирались по сугробам вверх по склону. Мэгги, необъятная женщина сорока с лишним лет, раздобревшая на своей отменной стряпне, пыхтела и отдувалась.
– Только представь себе, Анна, – сетовала она. – Стою я, значится, на кухне и поливаю жиром окорок для воскресного обеда, и тут все семейство врывается в дом, а время еще рано, и я говорю себе: «Ой, что-то будет, коли полковник пришел, а обед не готов». И вот я кручусь-верчусь, распекаю Керин и Брэнда (судомойку и буфетчика), как вдруг заходит сам полковник, а он, как ты знаешь, в жизни не переступал порога кухни, и на-те, мол, все мы распущены, вот так, во мгновение ока, ни «спасибо», ни «что с вами будет?», просто накрывайте на стол и убирайтесь вон.
В Бредфорд-холле стоял такой переполох, что слышно было издалека. О скрытом отступлении не могло быть и речи. Дом гудел, как растревоженный улей. Кони стучали копытами у крыльца, служанки и лакеи сновали туда-сюда, согнувшись под тяжестью коробок. Мы зашли через кухню и тотчас услышали сверху торопливые шаги, прерываемые высокими, властными голосами дам, отдающих приказы. Не желая попадаться Бредфордам на глаза, я прокралась вслед за Мэгги по узкой черной лесенке на чердак, в одну из комнат, где жила женская прислуга. Там была крыша со скатом и высокое квадратное оконце, сквозь которое проникал холодный белый свет. В этой тесной каморке кое-как умещались три кровати, и у одной из них возилась бледная девушка с круглыми глазами по имени Дженни. Тяжело дыша, она пыталась собрать в узелок сменную сорочку и другие свои пожитки, но пальцы ее не слушались.
– Виданное ли это дело, миссис Кэнтвелл? Выметайтесь сей же час, говорит, а сама даже не дает времени на сборы. Я уже с ног сбилась, таская ее вещи. Стоит мне уложить один кушак, как она говорит: нет, вынимай, лучше другой. Никого из нас они не берут, даже горничную миссис Бредфорд, Джейн, которая еще девочкой поступила к ней на службу. Джейн слезно умоляла ее, но та лишь покачала головой – дескать, все мы слишком много бывали в деревне, вдруг в нас уже поселилась чума, поэтому они бросят нас помирать прямо на улице, ведь нам некуда податься!
– Никто не умрет и уж точно не останется на улице, – сказала я как можно спокойнее.
У Мэгги под кроватью был втиснут дубовый сундук, но она была так тучна, что не могла даже нагнуться. Пока я пыталась его вытащить, Мэгги складывала стеганое одеяло, которое сшила для нее сестра. Сундук, одеяло да узелок с одеждой, оставшийся у меня во дворе, – вот и все ее нажитое добро. Осторожно мы снесли сундук по узкой лесенке: первой шла Мэгги, принимая на себя основную нагрузку, а я поддерживала ношу с другого конца. Когда она остановилась посреди кухни, я подумала, что ей нужно перевести дух. Но тут я вновь увидела слезы в ее глазах. Она пробежала большими красными руками по сосновому столу в царапинах и следах от ожогов.
– Тут вся моя жизнь, – сказала она. – Я знаю каждую отметинку на этом столе и как она туда попала. Моя ладонь помнит вес каждого ножа. А теперь я должна все бросить и уйти ни с чем.
Голова ее поникла, на пухлой щеке повисла слезинка и шлепнулась на стол.
Вдруг снаружи донесся какой-то шум. Выглянув за дверь, я увидела Майкла Момпельона верхом на Антеросе у парадного входа. Разметав копытами мелкие камни, конь замер. Всадник спешился и взбежал по ступеням прежде, чем ошеломленный кучер подобрал брошенные поводья. Момпельон не стал дожидаться, пока о нем доложат.
– Полковник Бредфорд!
Призыв этот прогремел на весь дом, и шум сборов мгновенно стих. Мебель уже была завешена покрывалами. Я скрылась за спинкой высокой скамьи и, выглянув из-за складки покрывала, увидела полковника Бредфорда в дверях библиотеки. В одной руке он держал книгу, которую, очевидно, подумывал взять с собой, а в другой – письмо. На верхней площадке лестницы застыли мисс Бредфорд и ее мать, словно гадая, что в подобных случаях предписывают правила хорошего тона.
