Но я знала, что вскоре мне придется оставить младенца на груди матери и возвратиться в свой пустой, безмолвный дом, где меня встретят лишь призрачные отголоски криков моих собственных сыновей.
Перед уходом я нашла пузырек с опием в корзинке миссис Момпельон. Я сжала его в ладони, украдкой, точно опытная воровка, и сунула как можно глубже в рукав платья.
Так скоро обращены в прах
Мэгги Кэнтвелл возвратилась к нам в ручной тележке. Стояло морозное утро, всю долину заволокло влажным туманом, поэтому трудно было разглядеть, что находится в тележке, которую медленно толкал в гору щуплый паренек, согнувшийся пополам.
Джейкоб Мерилл – вдовец, живший недалеко от межевого камня, – выбежал из дома и замахал возчику, чтобы тот поворачивал обратно. Джейкоб подумал, что это коробейник из какого-нибудь далекого города по неведению забрел в нашу деревню. Но паренек упорно продолжал путь, и вскоре Джейкоб уразумел: то, что он принял за груду тряпья в телеге, – чье-то обмякшее тело. Что до возчика, поначалу трудно было разобрать, кто это, потому как он был с ног до головы измазан в липком буром месиве гнилых плодов. Но стоило ему подойти поближе, и Джейкоб узнал в нем юного Брэнда, буфетчика из Бредфорд-холла.
Едва добравшись до камня, Брэнд рухнул наземь. Сообразив, что дело худо, Джейкоб тотчас послал младшего сына за мистером Момпельоном, затем поставил греться котел воды и велел старшей дочери принести холщовых полотенец, чтобы Брэнд мог помыться. Когда мальчик прибежал с вестями в пасторский дом, я как раз была там. Подавая мистеру Момпельону сюртук и шляпу, я спросила, нельзя ли мне поехать с ним, чтобы как-нибудь утешить бедную Мэгги. Когда мы прибыли, она все еще валялась в тележке: вытащить ее оттуда Джейкобу оказалось не под силу. Он откинул попону, которой укрыл ее для согрева, и мне показалось, что передо мной труп, так бедняжка посинела от холода и так неестественно торчали ее руки и ноги. Огромное тело не умещалось в маленькую тележку, мясистые икры и тяжелые руки свисали по бокам. Один чулок порвался, и из дырки выпирала плоть, словно начинка из лопнувшей колбасной оболочки. Однако ужаснее всего было ее лицо.
В детстве я любила мастерить кукол для малышей Эфры. Туловища я плела из колосьев, а головы лепила из желтой глины, которой богата наша почва. Если мне не по нраву были плоды моих трудов, я проводила пальцем по глиняному лицу, стирая его черты, и начинала сызнова, стремясь к большему правдоподобию. Лицо Мэгги Кэнтвелл походило как раз на такую глиняную поделку, смазанную нетерпеливой рукой. Левая половина под коркой из яблочной прели сохраняла четкие очертания, в то время как правая вся оплыла, глаз сощурился, меж век сочилась влага, щека сползла, губы сложились в кривую слюнявую ухмылку. Мэгги силилась повернуть голову, чтобы поглядеть на нас здоровым глазом, и, признав меня, с хриплым стоном беспомощно потянулась ко мне левой рукой. Я крепко сжала и поцеловала ее руку, сказав, что все образуется, хоть и сама в это не верила.
Мистер Момпельон не тратил времени на расспросы, надо было поскорее вытащить Мэгги из тележки и занести в дом. Чтобы проделать это, не нарушив приличий, им с Джейкобом пришлось напрячь все свои силы, поскольку Мэгги так толком и не пришла в себя и почти не могла пошевелиться. Мистер Момпельон подхватил ее под мышки, а Джейкоб взялся за толстые ноги. Пока они затаскивали ее внутрь, священник ласково разговаривал с ней, стараясь хоть как-то сгладить унижение. Юный Брэнд – отмытый, закутанный в одеяло – грелся у очага. Черити, дочка Джейкоба, принесла ему кружку горячего мясного бульона, и он так крепко сжимал ее, что, казалось, вот-вот раздавит. Пока Черити с одеялом в руках закрывала нас от мужчин, я сняла с Мэгги перепачканное платье и как смогла искупала ее. Мистер Момпельон меж тем со всей чуткостью расспрашивал Брэнда о случившемся.
Через Стоуни-Миддлтон путники прошли без приключений; держась на некотором отдалении, местные жители выкрикивали добрые напутствия и даже оставили возле мильного столба овсяных лепешек и флягу с элем. На середине пути один крестьянин пустил их переночевать в теплом коровнике. Неприятности начались в Бейквелле, куда они добрались ближе к полудню. В городе был базарный день, на улицах собралось много народу. Кто-то из горожан узнал Мэгги и закричал: «Баба из чумной деревни! Берегись! Берегись!»
Брэнд поежился.
– Да простит меня Бог, я бросил ее и дал деру. Я в Бейквелле с малых лет не бывал, а с тех пор, поди, так сильно переменился, что и не узнать. Вот я и подумал – авось без Мэгги еще сумею добраться до своих.
Однако доброе сердце не позволило Брэнду уйти далеко.
– Послышались крики, и я испугался, вдруг она в беде. Она была добра ко мне в этом суровом доме – могла, конечно, поварешкой хватить, если что не нравилось в моей работе, но и заступалась за меня не раз. Так вот, значится, пробрался я обратно и спрятался за овощным прилавком. И тут увидал, что там творится. Люди набирали гнилых яблок из свиного корыта и швырялись ими в Мэгги. И кричали в один голос: «Прочь! Прочь! Прочь!» Уж поверьте, Мэгги и сама бы рада оттуда убраться, только она ведь не шибко расторопна, а тут еще со всех сторон галдят, вот она и заметалась туда-сюда. Тогда я подбежал к ней, схватил за руку и потащил за собой, а эти, с яблоками, все кидаются и кидаются. И тут ее точно громом поразило. Вся обмякла, завалилась набок, и нога у ней как тряпичная стала. «Господи, помоги, – говорит. – Шагнуть не могу, будто чушку свинца привязали». То были последние слова, что я от нее слышал. Она рухнула прямо посреди дороги. А толпа от этого еще больше рассвирепела. Мальчишки стали швыряться камнями, и я подумал, если они все за это возьмутся, тогда уж нам конец. Вашему преподобию не по нраву придется то, что я сделал дальше. Углядел пустую тележку, кинулся и схватил ее. Каким-то чудом мне достало сил водрузить туда Мэгги. Торговец осыпал меня проклятьями, но приближаться не смел. Решил, верно, что тележка теперь зачумленная. На обратном пути я ни разу не остановился. Боялся, вдруг и в других местах на нас пойдут толпой.
Едва живой от изнеможения, он содрогнулся и заплакал.
Мистер Момпельон обнял мальчика за плечи и прижал к себе.
– Ты поступил правильно, Брэнд, даже взяв тележку. На сей счет не тревожься. Однажды, когда это испытание будет позади, ты сможешь вернуть ее. Не думай более об этом. Не сомневайся: ты все сделал как надо. Ты мог бежать, ища спасения для себя, однако твое верное сердце побудило тебя возвратиться. – Он вздохнул. – Это поветрие всех нас сделает героями, желаем мы того или нет. Но ты – первый из них.
Черити принесла еще съестного, и, придерживая Мэгги, мы попытались влить ей в рот несколько ложек бульона. Однако усилия наши были напрасны: она не могла пошевелить языком, чтобы протолкнуть жидкость в глотку. Все потекло наружу. Я размочила в бульоне кусочек овсяной лепешки, но жевать бедняжка тоже не могла. По ее левой щеке прокатилась крупная слезинка и вместе с нитями слюны повисла на подбородке. Несчастная Мэгги! Стряпня была для нее любимым делом и смыслом жизни. Что же с ней станется, если она всего этого лишится?
