Придя в сильное волнение, Джейкоб приподнялся в постели, но тотчас зашелся кашлем. Мистер Момпельон помог бедолаге сесть и, приобняв его, уложил его голову себе на плечо, чтобы тот откашлялся. Казалось, священник даже не заметил плевков и харчков на своем сюртуке. Когда приступ прошел, он уложил Джейкоба обратно. Я принесла холодной воды, и, приподняв голову Мерилла, мистер Момпельон приставил кружку к его губам.
Сделав глоток, Джейкоб поморщился от боли.
– Ваше преподобие, вы не знали Моди, ведь она померла, сразу как появился Сэт, а вас тогда еще с нами не было. Моди была славная женщина, славная. Но я ее ни во что не ставил. Заставлял трудиться без продыху, даже когда она была на сносях. Не привечал ни единым ласковым словом, не думал о том, как ей тяжело. Вместо этого я сваливал на нее всю работу, а сам шел в трактир и растрачивал вырученные ею деньги на эль бабенкам, пускавшим меня в свою постель. И когда Господь забрал ее у меня, я знал, что его прогневило мое небрежение. И что я это заслужил. Но теперь, коли он заберет и меня тоже, он накажет не меня, а моих детей. Не хочу я, чтобы Черити, как и ее мать, наспех сосватали какому-нибудь неотесанному юнцу, который еще не понимает, что такое привязанность, что такое долг… А малыш Сэт… Я не хочу, чтобы он попал в работный дом, однако кто же здесь о нем позаботится? Черити способная девочка, но не может же десятилетнее дитя растить брата и управлять фермой…
Майкл Момпельон нежно приложил свою большую ладонь к щеке Джейкоба.
– Тише, я слышу твои печали. – Голос его был кроток и ровен, размерен, как колыбельная. – И вот что я тебе скажу. Не тревожься об ошибках прошлого, которых уже не исправить. Кто дал человеку слабую плоть? Кто сотворил наши желания, наши низменные порывы и возвышенные? Разве не Господь Бог? Разве не он создатель всего? Благодаря ему мы жаждем – жаждем со времен Эдема. Когда мы оступаемся и падаем, он понимает нашу слабость. Разве не поддался соблазну великий царь Давид и разве соблазн этот не подтолкнул его к большому злу? И все же Господь любил Давида и подарил нам, через него, диво псалмов. Любит он и тебя, Джейкоб Мерилл.
Джейкоб, распростертый в постели, вздохнул и закрыл глаза, вслушиваясь в бархатный голос мистера Момпельона.
– Призвав твою жену, Господь покарал тебя, это верно, однако ее он не покарал. О нет! Он увенчал Мод Мерилл венцом праведности. Он освободил ее от трудов и тягостей. Он, Джейкоб, одарил ее безграничной любовью, столь сильной, что вся любовь, недополученная от тебя, была возмещена. Страдания жены твоей давно развеяны – развеяны и забыты. А кроме того, она видела твое раскаяние и знает твои нынешние чувства к ней, поэтому, когда вы встретитесь на небесах, вы сможете взяться за руки в безупречном союзе двух душ, каким и задумывал супружество Господь. Посему не думай больше об этом – а вернее, думай только с радостью.
Что до детей твоих, то почему бы тебе не предоставить заботу о них Всевышнему, любовь которого крепче и неизменнее? А ежели ты не веришь, взгляни: он уже о них позаботился. Разве он не прислал тебе юного Брэнда и разве ты не принял его в свой дом в час нужды? Неужели, Джейкоб, ты не видишь в этом Божьего промысла? Я вижу! Ибо теперь, когда нуждаешься ты, у тебя есть Брэнд. Славный парень, сильный духом, но оставшийся без крова. Сделай его членом своей семьи, Джейкоб, чтобы он остался в твоем доме, и ты подаришь Черити с Сэтом старшего брата, способного их опекать.
Пальцы Джейкоба сжали руку мистера Момпельона, морщины на лбу разгладились. Он попросил священника записать его последнюю волю, чтобы закрепить за Брэндом кое-какие права, и тот достал пергамент, который с некоторых пор всегда носил с собой, поскольку его теперь часто просили составлять завещания. Занятие это отняло много времени. Джейкоб стремительно угасал, голос не слушался его, и ему с трудом удавалось собраться с мыслями, но терпение мистера Момпельона было безгранично. По его ясным и связным ответам никак нельзя было догадаться, что он с самого рассвета навещает умирающих. Когда пришло время подписывать завещание, он подозвал меня поближе, и в моем присутствии Джейкоб Мерилл слабой рукой начертал кривой крестик возле ровной подписи мистера Момпельона. Лишь взяв документ в руки, чтобы промокнуть и убрать в безопасное место, я заметила в нем признаки воспаленного от усталости ума.
Во имя Господа, аминь. Я… (И дальше, в минуту помутнения, мистер Момпельон написал собственное имя, затем замалевал его и приписал имя фермера.) Я, Джейкоб Мерилл, йомен из графства Дерби (тут разум вновь подвел священника, и он оставил пустым место для даты – вероятно, потому, что не смог ее припомнить)… дня, пребывая в слабом здравии, однако в твердой памяти, выражаю мою последнюю волю и мое завещание следующим образом. Во-первых, передаю мою душу в руки Бога, моего Творца, уповая, что буду приобщен к жизни вечной за заслуги Иисуса Христа, моего Спасителя. Во-вторых, завещаю мой участок, дом, землю, вещи и прочее имущество, движимое и недвижимое, одушевленное и неодушевленное, коим Господу было угодно меня наделить, моему сыну Сэту, моей дочери Черити и Брэнду Ригни, прежде служившему в Бредфорд-холле, коего я назначаю моим наследником наравне с родными детьми в надежде, что он останется жить с ними в качестве брата и опекуна.
Я не стала говорить мистеру Момпельону, что он забыл написать число, – не пристало служанке читать личные завещания. Вряд ли он передал бы его мне, если бы знал, что я обучена грамоте. Право, я вовсе не собиралась читать эти строки, глаза сами пробежались по ним, прежде чем я промокнула документ и по просьбе Джейкоба убрала в жестяную коробку. Меж тем в углу пошевелилась Черити. Я подогрела ей кёдла
[26] и наставила, как доделать похлебку, которую я начала варить. После этого мы с мистером Момпельоном удалились.
Элинор встретила нас с обеспокоенным видом. Еще два трупа ожидали погребения. Мистер Момпельон со вздохом скинул сюртук и, даже не подкрепившись, ушел на кладбище.
Тогда я решила, что пора уже забыть о гордости и набраться смелости. Ничего не сказав Элинор, я отправилась к дому отца в надежде в столь ранний час застать его трезвым. По счастью, Эфра с детками по-прежнему были здоровы, хотя младшие, как всегда, выглядели недокормленными, ведь отец и Эфра больше любили само действо, приводящее к появлению детей, чем заботу о них.
У старшего, Стивена, на щеке виднелся багровый рубец; нетрудно было догадаться, откуда он взялся. У меня с собой были целебные травы, и я научила Эфру, как приготовить укрепляющее снадобье, которое придумали мы с Элинор. Пока мы беседовали, отец, еще не встававший, закопошился в постели. Наконец он поднялся на ноги и, проклиная раскалывающуюся голову, спросил, не принесла ли я и ему целебного средства. Я бы ответила, что лучшее лекарство против его недуга – это умеренность, однако в тот день мне было от него кое-что нужно, и, не желая его злить, я прикусила язык.
Обратившись к отцу с почтением, которого он не заслуживал, я объяснила, какое затруднение возникло у Момпельонов, и, всячески расхваливая его силу и мощь, попросила о помощи. Как я и ожидала, он крепко выругался и сказал, что у него и своей работы хватает, а моему «преподобному пустослову» будет полезно запачкать белы ручки. Тогда я предложила ему выбрать лучшего ягненка из моего стада для воскресного обеда и посулила еще одного на будущей неделе. Условия были чрезвычайно выгодны, и, хотя отец мой чертыхался, торговался и стучал кулаком по столу так, что дребезжала посуда, в конце концов мы пришли к соглашению. Так я купила мистеру Момпельону передышку от работы могильщика. Что ж, подумала я, хотя бы голодным деткам Эфры достанется по куску мяса.
