– Возлюбленные, мы должны закрыть не только церковь, но и церковное кладбище, ибо мы уже не поспеваем хоронить мертвецов, а с наступлением теплой погоды то, что сейчас неприглядно, станет небезопасно. Мы должны взять на себя мрачную задачу погребения своих близких – как можно скорее и в любом пригодном месте…
Послышались жалобные стоны и испуганные крики: «Нет!»
Мистер Момпельон вскинул руки, прося тишины.
– Возлюбленные, я знаю, чего вы боитесь. Поверьте, я знаю. Вы боитесь, что Господь не найдет тех, кто покоится на неосвященной земле. Вы боитесь навеки потерять своих близких. Но сегодня, уверяю вас, вы освятили всю деревню! Вы освятили ее своей жертвой! Господь найдет вас! Он призовет вас к себе! Он – Добрый Пастырь и не бросит даже заблудших овец!
Для мистера Момпельона это было уже слишком. Он попытался опереться о бортик кафедры, но руки соскользнули. Силы покинули его. Он повалился на пол без чувств.
Мы с Элинор бросились к нему под вопли и плач прихожан. Не знаю, что случилось бы дальше, если бы вперед не выступил преподобный Стэнли. Голосом, не вяжущимся с его преклонными летами, он пророкотал:
– Тихо!
Проповедь, которую он прочел в наступившей тишине, перенесла меня в детство. Это было резкое разоблачение суеверий и восстание против заветов папистов, еще не искоренившихся из наших сердец.
– Если у вас умерла корова и вы схоронили ее в поле, станете ли вы вспахивать это место на будущий год, забыв, где ее закопали? Нет! Ни один хороший фермер не допустит такой ошибки. Так что же, если вы схороните любимое дитя, разве не будете вы помнить до конца своих дней, где его погребли? Да, скажете вы, конечно. Можно ли такое забыть? Так откуда берутся эти глупые мысли, что Господь Всемогущий, бесконечно мудрый и всевластный, не сумеет найти могилы – могилы своей паствы, могилы своих детей, которые мы вырыли у себя во дворах, не имея иного выхода?
Прекратите свой жалкий плач! Воспряньте духом! Спойте псалом восемьдесят семь, вспомните, что не вас одних подвергал Господь испытаниям. Затем ступайте с миром и на другое воскресенье приходите в Каклетт-Делф.
Опираясь на плечо Брэнда, вовремя пришедшего на подмогу, мистер Момпельон, едва живой, сошел с кафедры как раз в тот миг, когда исполненные печали голоса затянули самую отчаянную молитву об исцелении от болезни:
Господи, Боже спасения моего!
Днем вопию и ночью пред Тобою…
Я сравнялся с нисходящими в могилу…
Ты удалил от меня знакомых моих,
Сделал меня отвратительным для них;
Я заключен, и не могу выйти…
Двери церкви гулко захлопнулись за нами, заглушая скорбное пение. Но мистер Момпельон, по-прежнему опираясь на Брэнда, слабым, хриплым голосом продолжал молиться:
Рано утром молитва моя предваряет Тебя.
Для чего, Господи, отреваешь душу мою,
Скрываешь лице Твое от меня?
Зайдя в дом, мы поняли, что мистеру Момпельону не подняться на второй этаж. Мы с Элинор принесли из спальни теплые покрывала и расстелили их на полу в гостиной. Когда Брэнд укладывал его на эту самодельную постель, священник все еще бормотал:
Несу ужасы Твои и изнемогаю.
Надо мною прошла ярость Твоя,
Устрашения Твои сокрушили меня.
Затем он повернулся на бок и наконец отдался во власть глубокого сна изможденного человека.
На другой день, узнав, что еще двое лежат при смерти, мистер Момпельон поднялся с постели и отправился к ним. Однако вести иного толка, касавшиеся живых, мы с Элинор от него утаили. Вокруг было столько смерти, что никто уже не думал о будущем, и житейские хлопоты, прежде занимавшие наши мысли, были позабыты. Но в последнее время меня все больше тяготила судьба одного ребенка – семилетней девочки по имени Мерри Уикфорд.
Уикфорды, молодая семья квакеров с тремя детьми, поселились в старом заброшенном доме на окраине деревни около пяти лет тому назад. Прежде они держали ферму на арендованных угодьях, но из-за своей необычной веры подверглись гонениям, и хотя нельзя сказать, что в нашей деревне им оказали радушный прием, здесь, по крайней мере, никто не поджигал их сено и не травил кур, как это было, по слухам, на прежнем месте. До прошлого лета они жили очень бедно. Но однажды ночью, когда Джордж Уикфорд ходил туда-сюда по двору, горестно размышляя, как прокормить семью, меж звезд белой вспышкой пронесся огромный огненный дракон. По местному поверью, дракон в ночном небе укажет путь к залежам руды. Не дожидаясь утра, Уикфорд поспешил через вересковые пустоши по следам чудесного видения. К рассвету он вырыл крест в земле, чтобы заявить права на участок, заготовил семь бревен для ворота и уже остругивал сучья на распорки. Вот уже тысячу лет закон гласит, что любой горняк может таким способом застолбить месторождение на чьей угодно земле. До исхода девяти недель он должен предъявить бергмейстеру блюдо руды, и после этого уже никто не отнимет у него отвода, покуда он будет исправно платить Короне означенную меру, известную как «блюдо короля»
[27].
Джордж Уикфорд, жена его Клит и трое их детей трудились не покладая рук, закладывая шахту, которую они назвали «Огненный Дракон». На первых порах они лишь скребли почву худо починенными вилами и лемехом
[28]. Другие горняки, хоть и сами не пренебрегали небесными знамениями, смеялись над юным Уикфордом: ничто на поверхности земли не указывало на наличие свинца в недрах, и никогда здесь не проводили работ. Однако Уикфорду суждено было смеяться последним: задолго до означенного срока ему удалось добыть блюдо свинца – и не одно. Оказалось, он застолбил трубчатую жилу. Жилы эти представляют собой полости с минеральными отложениями, где некогда протекали подземные воды, и бывают невероятно богаты рудой. Найти их непросто, ведь они ничем не выдают себя на поверхности, так что, по всеобщему мнению, Уикфорду несказанно повезло.
Это было до чумы. Джордж Уикфорд одним из первых пал жертвой болезни. Затем она унесла его старшего сына, крепкого мальчика двенадцати лет. Клит и двое младших пытались сами добывать руду, пока второй мальчик тоже не захворал. Ухаживая за сыном и сама слабея день ото дня, Клит не сумела, как того требовал закон, предъявить блюдо руды по истечении трех недель. Дэвид Бертон, горняк, живший по соседству, воспользовался случаем и сделал на валу ворота первую зарубку. Этим поступком он вызвал в деревне горячие споры: одни осуждали его, считая, что сейчас не время наживаться за чужой счет, другие оправдывали, говоря, что закон есть закон, да и потом, это далеко не первый раз, когда несчастье поставило под угрозу чей-либо отвод. Интересно, думала я, если бы Уикфорды ходили в нашу церковь, отнеслись бы к ним с боґльшим сочувствием? А впрочем, если уж откровенно, я и сама не знала, кто прав. После смерти Сэма я понимала, что потеряю отвод, и не ожидала ничего иного. И все же новые времена требовали от нас стольких жертв, что можно было заодно пожертвовать и старой традицией.
