Он ничего не ответил, лишь прочистил горло и сплюнул блестящую нитку зеленой слизи к моим ногам, а затем побрел дальше в сторону трактира.
Хотя мистер Момпельон уже почти оправился после случая в церкви, теперь он знал, что не может выполнять работу могильщика в придачу к другим своим обязанностям. Поэтому некому было умерить все возраставшую жадность моего отца.
По воскресеньям, как и велел священник, мы собирались в долине Каклетт-Делф. Стоя под черными сводами ветвей рябины, я понимала, как мудро он поступил, выбрав такое место. В долине нас не преследовали воспоминания о прошлом, перед глазами не всплывали знакомые лица. Каждый волен был стоять где захочет, впрочем, большинство придерживалось старого порядка: в первых рядах землевладельцы и горняки, далее ремесленники, затем арендаторы и наемные рабочие. Семьи держались ярдах в трех друг от друга, полагая это расстояние достаточным, чтобы не подхватить заразу. Священник избрал себе в качестве кафедры известняковую скалу с очертаниями арки. С возвышения его голос разносился по всей долине. Он старался утешить нас в наших горестях сладкими речами, и музыка их сливалась с пением ручья.
Отец не приходил в Каклетт-Делф – ни в первое воскресенье, ни в последующие. В обычные времена его бы уже давно с позором провели по деревне и посадили в колодки. Но ни у кого не было сил на подобные меры наказания, и колодки уже много месяцев пустовали. В результате недели шли, а коварство его все росло. Привыкнув коротать послеобеденные часы за кружкой эля, он объявил, что не станет хоронить никого позже полудня. Он безжалостно стучался в дома больных и говорил, что если им нужна могила, то он выроет ее сейчас или никогда. И людям приходилось, лежа в постели, слушать, как он работает лопатой. Полагаю, его бессердечие ускорило не одну смерть.
Мистер Момпельон отправился к нему домой в попытке воззвать к его лучшим чувствам. Я тоже пошла – с неохотой, но полагая это своим долгом. Хотя едва перевалило за полдень, отец уже был в сильном подпитии и валялся в постели в замаранной рубахе. Когда мы вошли, он поднялся и, кряхтя, протолкнулся мимо мистера Момпельона. Лишь только ступив за порог, он бесцеремонно справил нужду прямо у нас на глазах.
Я с самого начала подозревала, что его не проймут никакие упреки, и теперь уверилась в этом окончательно. Я давно уже перестала краснеть из-за грубых повадок отца. Выйдя замуж, я долго приучала себя не чувствовать ответственности за его поступки, однако горько было наблюдать его непочтительное обхождение с мистером Момпельоном.
– Сэр, – пробормотала я, – не стоит выслушивать хамство моего отца. Уйдемте. В таком состоянии ничего хорошего от него не добиться.
Мистер Момпельон участливо посмотрел на меня и с улыбкой покачал головой:
– Мы здесь, Анна, и я скажу то, что имею сказать.
Он был весьма красноречив, однако слова его не возымели никакого воздействия. Вся деревня, начал священник, знает, сколь ценен труд моего отца и сколь велика опасность, которой он себя подвергает; немудрено, что он полагает себя вправе рассчитывать на воздаяние, ибо даже в древних легендах паромщик, переправлявший души мертвых через реку Стикс, взимал свою плату.
– И все же, Джосс Бонт, прошу тебя, будь скромнее.
– Скромнее! – взревел отец. – О да, вам только этого и надо, пиявки вы эдакие!
И он пустился в пространные излияния о том, как дурно с ним обходились во флоте в детстве и как с тех пор, за какой бы труд он ни взялся, пахаря, дровосека или какой еще, ему никогда не удавалось получить достойную плату.
– А вы и рады высосать всю нашу кровь. Вы, все вы нисколько о нас не печетесь, мол, пусть себе ломают спины за жалкие гроши. А потом ведете себя так, будто мы должны сапоги вам лизать за те полпенни, которые вы нам швыряете. – В уголках его рта скопилась пена, и, повысив голос, он брызнул слюной. – Но стоит мне в кои-то веки разжиться деньгами, как вы являетесь сюда и начинаете указывать, что я могу, а что не могу взимать за мои труды! Ха! Может, вы и запудрили мозги моей дочери, чтобы она почитала за счастье опорожнять ваши горшки, но Джосса Бонта не проведешь! Сами закапывайте своих чертовых покойников, коли вам неймется. А теперь, девка, уведи отсюда своего священника, пока я его не вышвырнул, – бросил он, повернувшись к нам спиной.
– Побереги силы для рытья могил, Джосс Бонт. – Лицо Майкла Момпельона было спокойно, однако голос его сделался таким ледяным, что мне показалось, будто на отца сейчас обрушится снежная буря. – Не трать их на то, чтобы выставлять меня за дверь. А я не буду более искать в твоем сердце добро, ибо вижу, что его там не осталось.
Отец ничего не ответил. Придерживая дверь для мистера Момпельона, я увидела, как родитель мой повалился на кровать и улегся лицом к стене. В последующие недели мистер Момпельон и впрямь возвратился к работе могильщика и находил в себе силы хоронить бедняков, не имевших ничего, что могло бы соблазнить моего жадного отца. Мне оставалось лишь радоваться, что я больше не ношу имя, которое всё чаще проклинали в каждом доме.
И вот наконец он совершил такое злодеяние, что даже наша община, оскудевшая и обессилевшая, была побуждена к действию.
Кристофер Унвин, потерявший одиннадцать родственников и единственный из всей семьи оставшийся в живых, лежал в постели вот уже девять дней – куда дольше, чем другие зачумленные. Я навещала его несколько раз – и Элинор с мистером Момпельоном тоже. Мы молились, чтобы он оказался тем самым одним на сотню, кто способен исцелиться от чумы.
Затем, как-то утром, подав Момпельонам студень и овсяные лепешки, я увидела в окно кухни Рэндолла Дэниела, беспокойно расхаживавшего по огороду. Я сразу подумала, что Мэри или ребенку нездоровится, и у меня екнуло сердце. Их сын, первый принятый мною младенец, был мне особенно дорог.
– Нет, Божьей милостью оба они здоровы, – ответил Рэндолл. – А пришел я по поводу моего приятеля Кристофера Унвина. Вчера Мэри состряпала мне на ужин свиной студень, и наутро я решил отнести кусочек Кристоферу. Но есть он не стал. Он чувствует, что конец близок, и просил меня поскорее привести мистера Момпельона.
– Спасибо, Рэндолл. Я ему передам.
Священник едва приступил к трапезе, поэтому я собиралась приберечь вести до тех пор, пока он не закончит. Но Элинор слышала голоса в огороде и, подозвав меня, спросила, по какому делу приходили. Я вынуждена была ответить. Мистер Момпельон тотчас отложил вилку, отодвинул нетронутую тарелку и устало поднялся из-за стола. Элинор тоже хотела встать, но тем утром она выглядела бледнее обычного, и я поспешно предложила сходить вместо нее, а она пускай следит за отварами на огне.
Вдвоем мы отправились к дому Унвинов, и по пути мистер Момпельон расспрашивал меня о моих вчерашних трудах: кого я навещала и как себя чувствовали мои подопечные; какие снадобья я давала больным и какие полагаю самыми действенными. За минувшие недели я научилась не теряться в его присутствии и теперь могла свободно с ним беседовать. Взамен он рассказал, кого навещал сам, а затем печально вздохнул:
