Мы не взяли ни кирки, ни лопаты, а если бы и взяли, земля в этом месте такая твердая, что даже после дождя не удалось бы хорошенько ее раскопать. Однако сама мысль о том, чтобы нести куда-то останки, приводила меня в ужас. Я боялась, что Эфра захочет похоронить мужа рядом с детьми. Но она сказала, пускай лучше покоится здесь, возле выработки, чтобы Кристофер Унвин никогда не забывал, какой ценой куплено его правосудие. Следующий час я собирала камни для кургана. Хотя бы эта задача оказалась нетрудной: среди пустой породы, сваленной в кучу, нашлось много крупных обломков. Когда курган стал достаточно высок, Эфра набрала прутьев и разорвала на лоскуты подол своей нижней юбки, чтобы их связать. Сперва я решила, что она мастерит крест, но готовое изделие больше походило на куклу. Эфра положила ее на вершину кургана. Я начала читать «Отче наш», и Эфра, казалось, вторила мне тихим грудным голосом. Но ее бормотание продолжилось и после того, как я сказала «аминь», а знак, который она начертала в воздухе, вовсе не напоминал крест.
Гнетущее присутствие их теней
В тот день я плакала по отцу. Пока я стояла в пасторской кухне и ждала, когда закипит вода для отвара из вербены, слезы безудержным потоком хлынули у меня из глаз. Беда в том, что стоило поддаться им, и остановиться было уже невозможно. Я не успела по-настоящему оплакать ни сыновей, ни утрату будущего, какое рисовала себе, где мои мальчики выросли и стали достойными людьми.
Лицо мое было мокро от слез, плечи содрогались. Сняв чайник с подставки на очаге, я замерла на месте, не в силах вспомнить простую последовательность действий, необходимых, чтобы приготовить отвар. В таком положении меня и застала Элинор. Она взяла чайник из моей руки, усадила меня на стул и, приобняв за плечи, стала гладить по голове. Она долго молчала, а когда мои всхлипы утихли, прошептала:
– Расскажи мне.
И я рассказала. Все от начала до конца. О его небрежении, о том, как дурно и жестоко он обращался со мной в одинокие, одичалые годы моего детства. Я рассказала, что стояло за его пороками; поведала те чудовищные истории, какие против воли приходилось выслушивать мне – напуганному ребенку. Как в детстве, на флоте, над отцом учиняли насилие суровые моряки и как он научился напиваться до полного безразличия. Как боцман однажды надавал ему плетей, не потрудившись расчесать кошку, и слипшиеся кровавые хвосты так распороли отцу спину, что всю оставшуюся жизнь он не мог до конца поднять левой руки.
Элинор морщилась, как, должно быть, морщилась я сама, стараясь не слушать навязываемых мне рассказов. Но подобно тому, как не мог остановиться отец, отчего-то не могла остановиться и я. Мой голос доносился до меня словно извне: длилась и длилась литания об отцовских бедах. Как по несправедливому обвинению его единственного друга протащили под килем, и как острые ракушки, налипшие на днище корабля, разорвали беднягу на части. Как, едва ступив на берег по завершении обучения, отец попал в лапы вербовщиков и принужден был возвратиться на флот. Как все эти годы, хотя деревня наша далеко отстоит от моря, он жил в страхе, что за ним вновь придут и затянут в старый кошмар.
Как ни странно, кончив рассказ, я ощутила, что разум мой очищен, а мысли ясны. Разложив по полочкам свои чувства, я сумела наконец взвешенно оценить характер отца; мое отвращение к нему уравновесилось пониманием его боли, чувство вины за его смерть – осознанием, сколь многого я была лишена. Я почувствовала, что освободилась от него и вновь способна мыслить здраво.
Некоторое время мы сидели молча. Затем Элинор сказала:
– Прежде я никак не могла взять в толк, отчего такой человек, как твой отец, связал себя воскресной клятвой. Мне казалось, он из тех, кто при первой же возможности будет искать спасения в бегстве. Теперь я вижу, что он боялся вербовщиков.
– Может, и так, – ответила я. – Однако была и другая причина. Похоже, он полагал себя вне опасности. – И я рассказала, как странно вела себя Эфра, когда мы сооружали курган и хоронили отцовские останки. – Мачеха моя всегда была суеверна. Наверняка она убедила отца, что разузнала заклинание или раздобыла оберег, способный оградить семью от заразы.
– Вот как? – сказала Элинор. – Что ж, в этом она не одинока.
Элинор достала из корзинки замызганный клочок материи, показала его мне, а затем бросила в очаг. Она заварила вербену для нас обеих и теперь неспешно прихлебывала отвар, глядя на горящую ткань. Буквы были выведены криво, будто начертавшая их рука непривычна к письму. Я попыталась разглядеть их, пока они не исчезли в пламени, и увидела четыре бессмысленных слова: ААБ, ИЛЛА, ХИРС, ГИБЕЛЛА.
– Я нашла этот лоскуток у Маргарет Лайвсидж, она вчера потеряла дочь. Она сказала, что получила его от «ведьмы». От духа Энис Гоуди. Дух поведал ей, что это действенное заклятье на халдейском языке
[29]. Его применяли колдуны, что каждое полнолуние, голые, в змеиных узорах, поклонялись дьяволу. Дух велел обвязать ткань вокруг шеи ребенка, подобно змее. Нарыв на шее должен был уменьшиться вместе с убывающей луной. – Элинор печально покачала головой. – Либо Маргарет Лайвсидж выжила из ума и у нее начались видения, либо кто-то недобрый выманил у нее серебряный шиллинг в обмен на этот вздор. Даже не знаю, Анна, что меня больше удивляет и огорчает: что кто-то наживается на отчаянии соседей, что, притворяясь духом Энис Гоуди, человек этот оскверняет ее память или что здешние обитатели в своем отчаянии и легковерии готовы слушать полночный шепот и отдавать последние деньги за никчемные обереги.
Я рассказала, как обнаружила у Кейт Тэлбот надпись «АБРАКАДАБРА» в то ненастное утро, когда мы с Элинор неожиданно повстречались в хижине Гоуди.
– Надо сообщить об этом мистеру Момпельону, – сказала она. – Он непременно должен прочесть проповедь о суеверии и предостеречь людей против этого зла.
Священник был в отлучке – составлял завещание Ричарда Соупса, ткача, – однако вскоре со двора донеслось фырканье и сопение Антероса. Элинор пошла встречать мужа, а я собрала поднос с бульоном и овсяными лепешками и понесла в библиотеку. Когда я вошла, супруги были поглощены беседой. Элинор повернулась ко мне:
– Мистер Момпельон также столкнулся с этими талисманами. Похоже, безумие распространяется среди нас с той же быстротой, что и зараза.
– Положительно, – ответил он. – Я здесь, чтобы попросить одну из вас навестить Мобреев. Их дитя нуждается в ваших познаниях лекарственных трав.
Заметив, что мистеру Момпельону зябко, я поспешила за его сюртуком.
– Так, значит, это не моровое поветрие? – спросила я, помогая ему одеться.
– Нет-нет, на сей раз не оно. Во всяком случае, пока. Я застиг эту бестолковую парочку в поле Райли, когда они передавали друг другу младенца через ежевичную изгородь. К тому времени, как я до них добрался, его нежная кожа была вся в царапинах, а эти глупцы улыбались и приговаривали, что защитили его от ростков заразы. – Он со вздохом одернул рукава рубашки. – Только суровое слово и тяжелый взгляд заставили их признаться, у кого они научились такому обряду. Они сказали, что во мраке ночи к ним явился дух Энис Гоуди. Я завернул бедное дитя в плащ и велел родителям отнести его домой, пообещав, что немедля пошлю к ним одну из вас обработать царапины мазью.
