– Это Медведица, – сказала она, узнавая одно из созвездий, – а вон там Глупые Братья.
– Наконец-то ты улыбаешься по-настоящему, – сказал Обадайя. – Медведица? У нас это созвездие зовётся Пахарем. А Глупые Братья, – Три Сестры.
Услышав такое, северянка захохотала в голос.
– Волчья Стая! – воскликнула она.
– Огненный Пёс, – ответил он.
– Сохатый Борхель!
– Гиганты.
– Безумный Карлик!
– А… эта? – Юноша задумался, глядя на яро-синюю звёздочку, которой вчера на том месте не было. – Да! Это ведь Блуждающая! Она то появляется, то исчезает.
– Безумный Карлик же! – радостно подтвердила она. – А вон там Драконово Око!
– Да. У нас оно тоже так называется.
Самая яркая, золотисто-жёлтая звезда северного небосвода сияла всегда на одном месте, указывая путь морякам. Она была важнейшей в самом большом, самом красивом созвездии, – Драконе.
– Небо одно для всех, – сказал Оби, – крыша всеобщего дома. Мы друг другу родня, но продолжаем свариться, даже когда враг совсем рядом.
Их взгляды сошлись на комете. Длинная красная змея растянулась на звёздном полотне так открыто, словно хотела сказать, что была там всегда, что это её законное место. А тревога тем временем росла…
– Улва, ты можешь сделать для меня кое-что?
– Хочешь сказать мне, в чём моё предназначение? – Она подозрительно прищурилась.
– О том известно только Господу-Кузнецу, – слабо улыбнулся он, – но я рад, что ты здесь. Действительно рад.
Северянка ничего н сказала на это.
– Пожалуйста, отправляйся к дю Тоиру и скажи ему, что завтра я войду в город. Сопровождать меня будете только вы двое, ты и Исварох. Прочие должны остаться снаружи и пусть кардинал донесёт мои слова до каждого. Люди будут подтягиваться к Астергаце ещё много дней, и он должен позаботиться о них.
Она бы поспорила, назвала его глупцом или безумцем, но что толку, если он не слушает? К тому же… коли его действительно ведёт бог южан, то что может грозить Обадайе в городе, который принадлежит этому самому богу? Главное, что она будет рядом с ним, что она присмотрит.
Улва поднялась, поправила плащ из Гнездовья, взяла поднос и стала спускаться с холма.
По предместьям разносилось молитвенное пение; живой волной оно катилось на север, перенимаемое верующими, которые были ещё в часах пути от столицы, и теми, кто сможет прийти только завтра и послезавтра. Грандиозный Пламенный ход очень сильно растянулся.
Обадайя подставил лицо звёздному свету и долго стоял так на вершине холма. Руки мессии дрожали, – не от холода, – из глаз текли слёзы.
* * *
В спальном покое Папы Синрезарского стоял густой мрак и удушливое зловонье. Воздух переполнял благовонный дым и миазмы, распространяемые телом понтифика. От камина шёл жар, все окна и двери были плотно затворены.
Пий Четвёртый лежал на огромном ложе почти неподвижно уже много месяцев. Он был так слаб и немощен, что казался мёртвым, болезнь доедала последние силы и ещё не забрала его лишь благодаря усилиям Ордена святого Якова. Лучшие монахи-целители денно и нощно бдели в покоях, моля Господа-Кузнеца об исцелении Папы.
Рядом с ложем высилось шесть фигур, закованных в тяжёлые латы редкой красоты, белое золото и красная эмаль, алые плащи и щиты. Эта шестёрка носила имя под стать облачению: Огненные Крылья; собственные телохранители понтифика, паладины.
Ещё в тот ранний час напротив ложа стоял коленопреклонённый Лодовико Сфорана. Это был очень красивый мужчина сорока трёх лет от роду, седоватый шатен с длинными волосами и тёмными глазами ангела правосудия; его лицо дышало холодным благородством, тонкие усы и бородка выглядели безукоризненно. На широких плечах клирика поблёскивала серым шёлком кардинальская сутана, а белоснежную фашью украшал герб рода Сфорана, дополненный двумя ключами.
Лодовико являлся самым молодым кардиналом из ныне живущих, он принял высокий сан, едва переступив порог тридцатилетия, мальчишкой, но с того времени достиг невероятных высот. Ко дню нынешнему монсеньор Сфорана занимал должность архидиакона Святого Престола, – был первейшим помощником и советником понтифика; возглавлял Апостольскую Палату, управлял деньгами и имуществом Церкви, Апостольским дворцом и, – негласно, – всей Папской Областью. На фашье Лодовико висел золотой ключ от покоев понтифика, обозначавший его право входить в любое время, а также небольшой серебряный молоточек.
Архидиакон завершил молитву, осенил себя Святым Костром и плавно поднялся. Он пребывал в прекрасном здравии, был силён, но изящен и степенен, обладал сложением фехтовальщика и грацией истинного аристократа, – Лодовико вышел из рода светлых князей Соломеи.
Яковиты смолкли наконец, час их бдения подходил к концу, скоро придут отдохнувшие сменщики. Ну а пока архидиакон должен был в очередной раз исполнить свой долг. Он приблизился к ложу, беспрепятственно миновав грозных паладинов, встал у изголовья и взял молоточек. Наступила мёртвая тишина. Один лёгкий удар по лбу и вопрос:
– Джироламо, ты спишь?
Кардинал уже давно не получал внятного ответа, но всякий раз Папа хотя бы проявлял признаки жизни. Удар.
– Джироламо, ты спишь?
Несчастный, измученный болезнью старец молчал, даже не морщился. Удар.
– Джироламо, ты спишь?
Понтифик так и не открыл глаз, не пошевелил бровью, не вздохнул, пока его звали по прирождённому имени. Тогда кардинал Сфорана убрал молоточек, приложил пальцы к тонкой шее Пия Четвёртого, приник ухом к его рту, замер на несколько ударов сердца… поцеловал белый лоб и выпрямился. Пройдя к тяжёлым шторам, он развёл их, распахнул первые оконные створки, вторые, пустил в спальню утренний свет, холодный свежий воздух, запах жизни.
– Папа действительно мёртв, – провозгласил он наконец.
Монахи спрятали морщинистые лица в ладонях, Огненные Крылья опустили головы, а кардинал вернулся к ложу. Он осторожно стянул с пальца покойника массивное золотое кольцо, сжал его в кулаке и двинулся прочь по сопредельным помещениям. Быстрой плавной походкой он преодолел множество залов, пока не вышел к дверям собственного рабочего кабинета Папы. Там дежурило несколько гвардейцев и один старый слуга, глубоко поклонившийся монсеньору. Лодовико взял у слуги прочный трёхцветный шнур, обвязал им ручки дверей кабинета и, через несколько минут, скрепил их сургучной печатью.
– Отныне сие место недоступно ни для кого в целом мире, – сказал он гвардейцам, показывая Кольцо Кузнеца, – если у него не будет сего предмета.
Солдаты ударили алебардами в пол.
Разобравшись с кабинетом покойного, архидиакон продолжил путь через залы пока не оказался в самом преддверии папских покоев. Здесь собралась немалая часть Синрезарской курии, исполнители судебных, светских и военных обязанностей, князья Церкви, монахи, инвестигаторы. Множество взглядов сошлись на фигуре Лодовико; он убедился, что присутствовали все необходимые чиновники, включая кардинал-декана и великого пенитенциария, после чего повторил сакраментальную формулу:
