– Назовись и говори, – велел инвестигатор.
– Внутри.
– Внутрь нельзя, юнец. На твоём месте…
Лучезарное касание опустилось на макушку Обадайи.
– Коль ты истинно веруешь в Господа нашего Кузнеца, мы пройдём внутрь, – сказал он.
Пронзительный взгляд инвестигатора переменился вдруг на спокойный и лояльный.
– Да, пройдём.
Они вошли под свод церкви, юноша огляделся.
Зрелище было пугающее и болезненное, – так изувечить дом Божий. Все стены, полы, каждая поверхность, всё было исписано. Сначала бедный священник работал чернилами, затем где-то раздобыл краску, а когда и она закончилась, стал писать зловонной смесью из собственной крови, мочи и фекалий. Всё начиналось строчками, затем он перешёл на столбцы, ну а после на спирали. Жуткий хаос царил в его работе: смесь церковно-гроганского, вестерлингвы и совершенно непонятного языка, на символы которого больно было смотреть. Когда Обадайя задерживал взгляд, ему казалось, что они находились не на стенах, а на его собственных глазах, что шевелились, жили какой-то мерзкой жизнью и хотели заползти внутрь черепа.
Сердцем всей той богомерзкой композиции был огромный знак на дальней стене, – что-то вроде солнца с кривыми лучами и единственным оком в центре.
– Яков, – к дворянину подошёл высокий худой монах в бардовом хабите с чёрным поясом, – кто это и зачем…
– Коль ты истинно веруешь в Господа нашего Кузнеца, моё присутствие тебя не смутит.
Савлит
[9] действительно верил, и посторонний на месте расследования перестал казаться ему лишним.
– Так везде?
– Нет, – ответил дворянин, – ему перестало хватать жидкости, и вся эта мерзость оборвалась. Когда стража взломала двери, безумец сидел в своей спальне среди вороха простыней и сломанных вещей. Всё там похоже на некое уродливое гнездо, зловонье невыносимое…
– Однако же стоило солдатам проникнуть внутрь, одержимый напал на них, – изрёк савлит. – Нечестивые духи дают одержимым силу.
– Он не был одержим, – сказал Оби, – как и безумен. Несчастный отец Харвен обладал зачатками дара, который встречается редко. Он был пророком, инвестигаторы. Слышал голоса извне, – те, которых не слышат ни клирики, ни маги. Что-то взывало к нему… со дна морского, грозя скорой расправой. Бедный, бедный отец Харвен, он познал муки сравнимые с Пеклом прижизненно.
Мужчины переглянулись.
– Демоны? – Ни о чём другом савлит думать пока не желал.
– Всякий дух, что не от Господа, – демон есть. Так гласит Слово Кузнеца, – юноша вздохнул. – Но не всякий демон – от Пекла. Многие из них зовутся богами лесов и зверей, что есть ложь, ибо лишь один – Бог. Я пришёл сказать, что тело отца Харвена найдёте на судоверфи, в одном из недостроенных кораблей. Он утонул, так и не добравшись до воды. Перед смертью предрекал явление неких господ, которые принесут великие беды. Советую вам обратиться к архивам Инвестигации и ордена святого апостола Савла, рассмотреть случаи одержимости со схожими обстоятельствами за последнее время. Пошлите весть волшебникам Академии, это не навредит. Всё, что нанесено на стены, следует переписать в тайные книги и попытаться разобрать. Только писарей меняйте почаще, дабы не вырвали они себе глаза. И вот что ещё, отпустите нищего. Он ни в чём не виноват.
Юноша покинул храм и растворился среди люда, а инвестигаторы приказали выпустить из фургона радостного старика. Лишь через несколько часов какая-то пелена спала с их умов и двое поражённо уставились друг на друга.
Им предстояло подать очень много письменных объяснений, а затем пройти очищающее заключение под стражей, пока комиссия не решит, что сэр Яков из Каменных Клыков и брат Изекииль Курвиус всё ещё благонадёжны. Или не предстояло, если инвестигаторы сделают вид, что ничего не было, а солдаты будут держать языки за зубами.
* * *
Лучезарное касание отпустило его, когда за спиной остались самые окраинные фермы. Юноша едва не упал без чувств, – такая накатила усталость. Путь служения требовал немыслимых усилий, а он был ещё не готов, ещё слишком слаб.
Обадайя кое-как добрался до места, где ждал торгаст. Чудесный конь, что не нуждался ни в отдыхе, ни в пище, поприветствовал всадника тихим ржанием, но у того не было сил даже погладить скакуна. Хотелось спать, безумно, безудержно клонило к земле. Не будь юноша столь хорошо тренирован, потерял бы сознание, но нет, пока держался. Он полез в сумку, вытащил хлеба, овощей и фруктов, покрытых Лаком Обновления, убрал оболочку и через силу стал есть. Набив желудок, кое-как взобрался в седло. Господи, не дай упасть.
Торгаст начал разбег, взмыл и поскакал по небу на восток.
Глава 4
День 13 месяца окетеба (X) года 1650 Этой Эпохи, небеса Вестеррайха.
Ладья шла по поверхности мирового океана магии, смотря лебединым носом на восток. В определённый момент, где-то над северным Шехвером она стала снижаться. Всё на борту соответствовало устройству обычного корабля, – снасти, вёсла, лавки для гребцов, даже доски палубы можно было снять и рассмотреть киль. Только экипажа не было.
Голем из Беркагоста стоял на носу недвижно, смотрел на приближающиеся горы своими линзами. Ему было всё равно, а вот люди от долгого путешествия утомились. Райла сидела у фальшборта, прижимая к себе Лаухальганду, гладя его по гладкой «резиновой» голове, слушая мурчание; она утомилась. Майрон держался намного дольше, часами бродил от носа к корме, разглядывал необъятные просторы, особенно на горы. Они всегда звали. Впрочем, в конце концов и он уселся рядом, достал трубку.
– Странно да? – сказала она. – Мир такой маленький.
– Что?
– Мир. Он маленький на самом деле. – Райла провела пальцами по уху Лаухальганды, которое было точь-в-точь кошачье. – Внизу этого не замечаешь, скачешь по дорогам дни и недели, всякая мелкая преграда может тебя остановить, мир кажется необъятным, но вот я здесь, на корабле, преодолеваю месяцы пути, сидя на заднице. Оказывается, мир такой маленький.
– Магия делает возможным почти всё, – сказал Майрон, как ей показалось, с некой грустью. – Спасибо тебе.
– За что?
Его плечи приподнялись и опустились.
– За то, что нашла меня.
– Ты этого хотел?
– Нет, – ответил он честно. – Однако же теперь, когда ты рядом, я рад.
Она опустила голову, пряча улыбку, и Лаухальганда улыбнулся тоже. Он любил улыбаться, – как иначе, если кроме рта и ушей у тебя ничего нет, а чувства выражать как-то надо.
Ладья оставила позади равнины и теперь под килем плыли горные пики. Место, куда она стремилась, показалось сначала неясной помаркой, но вскоре очертания сделались резче. Майрон заставил Райлу взглянуть и вид поразил её до дрожи. Посреди горных цепей, лежало гигантское тело. Оно узнавалось только в очертаниях, – пара рук, пара ног, голова, – и занимало целую долину. Оно и было долиной.
