– Да ладно, к нему грязь не липнет…
– Духовная разве что. В конце концов он твой брат, а не мой.
– Он мне… – Улва осеклась. – Да, надо его помыть.
– А позже позанимаемся.
* * *
День 25 месяца небориса (XI) года 1650 Этой Эпохи, центральная область Эстрэ.
С тех пор как троица пересекла границу Эстрэ прошло много времени, Обадайя продолжал гнать своих спутников на юг, оставляя за спиной шлейф чистоты, пробуждая колокольные голоса, поднимая дух надежды.
Правда, не всегда юноша успевал.
Перед глазами Улвы всё ещё стоял горящий Жиссак. Город, в котором жили когда-то десятки тысяч людей и стояли сотни храмов, пылал в ночи так жарко, что окружающие земли шли трещинами.
С начала мора селения и даже города, взятые в тиски карантина, порой вымирали под корень. Те, кого не убивала Пегая, становились добычей чудовищ, каким-то образом проникавших внутрь. Со временем в таких местах не оставалось ничего живого кроме кишащих тварями гнездовий. Чтобы бороться с ними папская армия стала готовить особые отряды сапёров. Малым числом они проникали в заражённое поселение и незаметно готовили масло, порох, алхимические смеси, яды. Потом разгорался огонь.
Когда троица приблизилась к пылающему городу, поодаль от его стен, прямо на земле, расселось почти полсотни молчаливых зрителей. Три сапёрных отряда, покрытых грязью и кровью, солдаты, проникшие в Жиссак и смогшие вырваться прежде чем сработают заряды. Армия ушла, но они остались, дабы проследить за результатами своего дела.
Обадайя тогда тоже стал поодаль и смотрел на горящий город, слушал треск раскалённого камня, грохот обваливающихся домов и вой чудовищ, оказавшихся в ловушке. Горячий ветер трепал его смоляные кудри, обжигал лицо и глаза, но мессия не прятался. Истончившиеся за время путешествия губы шевелились, будто выводя молитву.
Капитан чистильщиков, тощий до измождения человек со впалыми, небритыми щеками и глазами на выкате, смотрел на Оби. Он ничего не говорил, но почти безумный взгляд был красноречив. Как и все страдающие, этот человек вопрошал: за что?
Улва сильно разъярилась тогда, ей хотелось наброситься на этого южанина, ухватить за глотку покрепче и вбить в пустую голову мысль: один человек пытается нести на своих плечах все ваши беды, козьи дети, будьте благодарны! Тогда Исварох почувствовал угрозу и сместился в сторону, чуть прикрывая солдат плечом. Улва сдержалась.
Но Обадайя со времени Жиссака осунулся ещё сильнее. Теперь его глаза светились почти постоянно, а на костях оставалось всё меньше мяса.
– Впереди застава!
– Что?! – воительница встрепенулась.
– Поводья натяни! – крикнул Исварох. – Гонишь прямо на колья!
Путь был перекрыт земляной насыпью с небольшим, заваленным камнями проходом. Из насыпи торчали заострённые колья, а за ней были солдаты: множество мушкетёров и алебардщиков папской армии.
Застава преграждала путь в большой военный лагерь, что раскинулся по левую руку от тракта. Бесчисленные палатки были поставлены кольцом посреди голого поля, подступы к ним преграждали земляные валы, на которых высились пушки. Все раструбы смотрели внутрь кольца, – на второй лагерь; тысячи шалашей и землянок, над которыми вились чахлые струйки дыма и смрад.
Улва видела такое уже не раз, очередной карантинный лагерь для беженцев: скудный дневной паёк и беспощадное истребление тех, кто попытается сбежать. А внутри тем временем бушует мор.
Экипаж встал, разгорячённые лошади истекали паром и храпели. Прежде чем Улва достала подорожную, Обадайя вышел под смурое небо. Налетели ветра-предвестники зимы, а он не заметил, двинулся к заставе. Солдаты растерялись, но не посмели остановить юношу; монахи, бывшие тут же, молча последовали за ним.
Обадайя шагал меж палаток, мимо полевых конюшен с тощими лошадьми, и таких же тощих солдат. При его появлении огонь в кострах разгорался ярче, усталые серые лица прояснялись, волна голосов катилась следом. Когда он подошёл к большому шатру в чёрно-белую полоску, полог был откинут и над мессией вырос человек в красном стёганом кафтане.
Он был высок и обладал статью могучего воина. Уже старый, но ещё очень сильный муж с гладко обритым скальпом и огромной бородой, что лежала на груди грязно-белым щитом. Жестокое лицо покрывали морщины и шрамы, на толстых пальцах блестели самоцветные перстни, а в поясном кольце позвякивала секира.
– Значит, ты и есть, – сказал муж, глядя в горящие глаза юноши, – Молотодержец?
– Истинно, – ответил Обадайя усталым, но чистым голосом. – Я пришёл освободить тебя от скорбной миссии, дитя.
Лучезарное касание пылало на макушке Оби, голоса ангелов переплетались песнью, которая могла лишить рассудка недостаточно чистого человека.
– Прибереги лукавство для слабых, – ответил мужчина, – а крепость моего разума так просто не взять. Идёт молва о втором пришествии, о великих чудесах. Но для меня, мальчишка, всё это пустой звук, пока не будет вынесено решение Конгрегации по делам Чудотворства, которое подтвердит Папа. А этого не случится, ведь Папа при смерти, чем и пользуются подобные тебе лжецы.
– Ваше Высокопреосвященство… – попытался заговорить один из монахов.
– Молчать, глупец! Что вы устроили здесь?! Презренные твари! Я налагаю на вас епитимью и обет молчания!
– Я снимаю сей обет, – возразил Обадайя спокойно. – Прошу, Родриг, просто не мешай твориться Божьему Замыслу. Этого будет достаточно…
Лицо старого воителя исказилось от гнева и презрения.
– Сколько лет хожу под небом Господним, а такого наглого сопляка ещё не встречал. Заковать его! Инвестигация разберётся!
Шатёр сторожили два солдата огромного роста. Они держали на плечах утяжелённые мушкеты и владели сумками, полными гренад, – гренадиры, элитная пехота папской армии.
Исварох и Улва были уже рядом, они обнажили мечи, когда здоровяки взяли оружие наизготовку, но прежде чем пролилась кровь, Обадайя возвысил голос:
– Коль истинно веруете в Господа нашего Кузнеца, то узрите мою правоту, дети.
Гренадиры замерли, но лишь на пару ударов сердца, а потом их тяжёлые руки легли на плечи старика.
– Не сопротивляйтесь, монсеньор, – попросил один.
– Такова воля Господа, – сказал другой.
– Мятеж?! Я покажу вам Его волю… я покажу вам Его гнев!
В следующий миг Родриг Кловис дю Тоир обернулся бурей. Он сломал руку одному гренадиру, а из второго выбил дух ударом в грудь, оставив на кирасе глубокую вмятину; драгоценные камни полетели прочь из золотых гнёзд. Секира покинула кольцо и с гулом завращалась в руках старика, но два мечника встали между ним и юношей.
– Прикажи ему, – бросил Исварох через плечо, – пусть прекратит.
