– Вы стали веселее, – обратился к нему за столом начальник штаба.
– Будешь, батюшка, веселее после того, как отчитал тебя о. Георгий, – ответил великий князь. Начальник штаба улыбнулся.
Падение Варшавы, а затем Ковно сильно отодвинуло на восток линию нашего фронта. Барановичи для Ставки больше не годились. Начали приискивать новое место для Ставки. Выбор колебался между тремя пунктами: Витебском, Оршей и Могилевом. Был голос и за то, чтобы генерал-квартирмейстерскую часть с Верховным и начальником штаба поместить в имении, возле небольшой железнодорожной станции, а остальные части штаба – в соседнем городке. Остановились на Могилеве, как наиболее спокойном и центральном пункте.
9 августа мы покинули Барановичи, в которых так много было пережито, перечувствовано, выстрадано, и двинулись в Могилев. Утром 10-го мы были в Могилеве.
Великий князь с братом и начальником штаба поместились в губернаторском дворце.
Управление дежурного генерала, я с своей канцелярией, часть свиты великого князя и начальник военных сообщений – в здании окружного суда, находившемся в нескольких шагах от дворца; прочие чины и управления – в разных гостиницах и зданиях в городе.
Не успели мы еще осмотреться кругом и разместиться по комнатам, как совершилось событие, которого никто в Ставке не ожидал.
В тот самый день, как мы прибыли в Ставку, 10 августа, в 10-м часу вечера, совершенно неожиданно прибыл к великому князю военный министр, генерал Поливанов. Пробыв около часу у великого князя и не повидавшись с начальником штаба, он отправился к поезду, с которым тотчас отбыл к генералу Алексееву. После ухода генерала Поливанова Верховный с братом, великим князем Петром Николаевичем, и князем Д.Б. Голицыным просидели почти до шести часов утра. В эту же ночь совершенно неожиданно пала самая любимая лошадь великого князя, прослужившая ему 23 года.
11-го в 9 ч. утра я пришел во дворец к утреннему чаю.
Таинственное посещение военным министром великого князя уже стало достоянием свиты. Каждый старался объяснить по-своему. Все сходились в одном, что министр приезжал по какому-то чрезвычайному делу. Некоторых не меньше занимала гибель лошади великого князя. Сидевший против меня за чайным столом генерал Петрово-Соловово всё время молчал, упорно, с какой-то скорбью в лице, глядя на меня. Я, наконец, не выдержал его пронизывающего взгляда и обратился к нему: «Что вы так на меня глядите?» Он опустил глаза, а затем через несколько минут, сделав мне знак, чтобы я следовал за ним, встал из-за стола. Мы вышли на обращенный во двор балкон.
– Знаете ужасную новость? – спросил меня Петрово и, не дождавшись ответа, продолжил: – Великий князь уволен от должности Верховного. Янушкевич и Данилов тоже будут уволены. Государь теперь Верховным. Генерал Алексеев будет у него начальником штаба. Поливанов поехал к генералу Алексееву.
Неожиданность, потрясающая сенсационность сообщения совсем ошеломили меня; у меня буквально руки опустились. Можно было ожидать всего, только не этого. Мало сказать – тяжелым, гнетущим, – нет, зловещим представилось мне это событие.
При том мракобесии, которое, опутав жизнь царской семьи, начинало всё больше и сильнее расстраивать жизнь народного организма, великий князь казался нам единственной здоровой клеткой, опираясь на которую этот организм сможет побороть все злокачественные микробы и начать здоровую жизнь. В него верили и на него надеялись. Теперь же его выводят из строя, в самый разгар борьбы…
Заметив, какое впечатление произвело на меня сообщение, Петрово-Соловово сам взволновался, хотя он раньше пережил горечь события. Мы молча, со слезами на глазах, простояли несколько минут. Успокоившись, Петрово рассказал мне некоторые подробности визита генерала Поливанова. Меня очень интересовало, как сам великий князь отнесся к известию. Оказалось, что великий князь своим спокойствием удивил окружавших его. Вышедши от великого князя, генерал Поливанов сказал:
– Я поражен величием духа этого человека. Я благоговею перед ним!
Генерал Петрово-Соловово просил меня сохранять сообщенное в полной тайне. Пока, кроме великого князя Петра Николаевича, генерала Голицына и начальника штаба, никто о происшедшем не знает и не должен знать.
Завтрак происходил в столовой дворца. Сидели за маленькими столиками. Как и в Барановичах, с великим князем за столиком сидели ген. Янушкевич и я.
Великий князь вышел к завтраку бодрым или, правильнее, бодрящимся. Разговор за столом, однако, не клеился.
Великий князь больше молчал, – что всегда являлось признаком переживания им чего-то тяжелого, – от времени до времени прерывая свое молчание обращенными к начальнику штаба вопросами:
– Как вы думаете: Ля Гиш (французский военный агент при Ставке) не знает? А Вильямс (английский военный агент)… тоже не знает?.. Что-то Ля Гиш смотрит подозрительно…
Мне, конечно, было не по себе, и, вероятно, я не сумел скрыть своего настроения, потому что великий князь несколько раз обращался и ко мне:
– Вы сегодня не такой, как всегда. Что с вами?.. Нет, не скрывайте: что-то у вас неладно!
Я, конечно, утверждал, что у меня всё благополучно. Завтрак закончился скорее, чем всегда, а казалось, что он тянулся целую вечность. Уходя из столовой, великий князь сказал мне:
– Зайдите ко мне на несколько минут!
Я пошел вслед за ним. Когда мы вошли в его кабинет, он, взяв меня за руку, ласково сказал:
– Голубчик, что с вами?
– Я всё знаю, – ответил я.
– Что вы знаете? – спросил великий князь.
– Вы не Верховный…
Слезы при этих словах покатились у меня из глаз.
– Успокойтесь! Скажите, откуда вы узнали? – совершенно спокойно сказал великий князь.
– Ваше высочество! Не требуйте от меня ответа. Сообщившему мне я дал слово, что никому не выдам секрета. А вам скажу одно: сообщил мне человек, бесконечно преданный вам.
– Нет, вы должны сказать мне. И вот почему: кроме меня, брата и кн. Голицына, никто об этом не знал, – настаивал великий князь.
Тогда я указал на генерала Петрово-Соловово.
– Да, я уволен. Вот, читайте!
И великий князь протянул мне собственноручное письмо государя, начинавшееся словами: «Дорогой Николаша».
Каждое слово письма тогда, как гвоздь, врезывалось в память. Но всё же после протекших с того момента пяти с половиной лет (в 1921 г., когда писались эти строки) я не могу ручаться, что буквально воспроизведу его. Уверен, однако, что не искажу смысла. Государь так, приблизительно, писал:
«Дорогой Николаша! Вот уже год, что идет война, сопровождаясь множеством жертв, неудач и несчастий. За все ошибки я прощаю тебя: один Бог без греха. Но теперь я решил взять управление армией в свои руки. Начальником моего Штаба будет генерал Алексеев. Тебя назначаю на место престарелого графа Воронцова-Дашкова. Ты отправишься на Кавказ и можешь отдохнуть в Боржоме, а Георгий (великий князь Георгий Михайлович, в то время бывший на Кавказе для помощи престарелому наместнику) вернется в Ставку. Янушкевич и Данилов получат назначения после моего прибытия в Могилев. В помощь тебе даю князя Орлова, которого ты любишь и ценишь. Надеюсь, что он будет для тебя полезен. Верь, что моя любовь к тебе не ослабела и доверие не изменилось. Твой Ника».
