Из великих князей в Ставке находились: Сергей Михайлович, бывший начальник артиллерийского управления, Георгий Михайловач, состоявший в распоряжении государя. Особый поезд на вокзале занимал Борис Владимирович, наказной атаман всех казачьих войск. Часто появлялся в Ставке Александр Михайлович, заведывавший авиационным делом; реже – Верховный начальник Санитарной части принц А.П. Ольденбургский. Не знаю, в качестве какого чина, но почти всегда находился в Ставке Кирилл Владимирович. (Летом 1916 г. генерал Алексеев как-то жаловался мне: «Горе мне с этими великими князьями. Вот сидит у нас атаман казачьих войск великий князь Борис Владимирович, – потребовал себе особый поезд для разъездов. Государь приказал дать. У нас каждый вагон на счету, линии все перегружены, движение каждого нового поезда уже затрудняет движение… А он себе разъезжает по фронту. И пусть бы за делом. А то какой толк от его разъездов? Только беспокоит войска. Но что же вы думаете? Мамаша великого князя Мария Павловна теперь требует от государя особого поезда и для Кирилла… Основание-то какое: младший брат имеет особый поезд, а старший не имеет… И государь пообещал. Но тут я уже решительно воспротивился. С трудом удалось убедить государя».)
А в ноябре 1916 г. появился и Павел Александрович. Великий князь Михаил Александрович всё время находился на фронте.
В марте 1916 г. свита увеличилась еще одним членом, генералом Н.И. Ивановым, назначенным состоять при особе государя.
С прибытием в Ставку наследника при нем всё время находились: воспитатель – тайный советник П.В. Петров, француз Жильяр, англичанин мистер Гиббс, матрос Деревенько и очень часто – доктор Деревенько.
Свита государя была в постоянном общении с ним. Лица свиты присутствовали на высочайших завтраках и обедах, утренних и вечерних чаях; сопровождали государя в его ежедневных прогулках, участвовали в играх в кости и пр. Нельзя представить, чтобы при таком близком и постоянном общении с государем они не оказывали на него влияния. Естественно возникает вопрос: что же представляли собой эти люди? Насколько сильно и плодотворно было их влияние? Я отлично сознаю, как труден данный вопрос, касающийся не только внешнего поведения, но и внутреннего содержания этих людей, но всё же, как сумею, отвечу на него.
И в Барановичах, и тут, в Могилеве, всё ближе знакомясь со свитой государя, я не раз задавался вопросом: ужель в своем 180-миллионном народе не мог государь найти для окружения себя десяток таких лиц, которые были бы не только его сотрапезниками, компаньонами на прогулках, партнерами в играх, но и советниками и помощниками в государственных делах? Теперь же его свиту составляли лица по душе добрые, почти все без исключения благонамеренные, в большей или меньшей степени ему преданные, но у лучших из них недоставало мужества говорить правду, и почти у всех – государственного опыта, знаний, мудрости, чтобы самим разбираться в происходящем и предостерегать государя от неверных шагов.
Бесспорно, самым ловким, энергичным, распорядительным и настойчивым среди них был генерал Воейков, как самым умным и образованным был проф. С.П. Федоров. Но первый имел дурную привычку совсем легковесно расценивать очень крупные события и грозные тучи принимать за маленькое облачко, а второй избрал своим девизом: «Моя хата с краю». Где дело касалось парада, церемониала, или коммерческого оборота и вообще материального предприятия, там генерал Воейков оказывался перворазрядным дельцом. В государственных же делах он был недалек и легкомыслен. Предшествующая дворцовой служба не могла выработать из него серьезного государственного деятеля, ибо всю свою жизнь он занимался полковыми и личными хозяйственно-коммерческими делами. Кроме того, большое честолюбие и боязнь за карьеру лишали его в трудных и опасных случаях мужества, прямолинейности и готовности к самопожертвованию.
Первым в свите – и по положению, и по влиянию на государя – должен был быть министр двора. Но граф Фредерикс, о котором мы уже имели случай говорить, в данное время представлял собою, так сказать, лицо без лица. При наличии министра двора место министра двора фактически оставалось пустым. И видя это, даже некоторые лица свиты, глубоко уважавшие престарелого графа за его прежние заслуги и за высокое благородство его души, теперь жестоко обвиняли его в том, что он в столь ответственную и тяжелую пору не хочет оставить места, которое должен был бы теперь занимать исключительно сильный и энергичный человек.
Правдивый и прямой адмирал Нилов в последние три года был в немилости у императрицы за свое открыто враждебное отношение к Распутину. Что касается государя, то его отношение к адмиралу оставалось по-прежнему доброжелательным, но и только. Может быть, тут влияла особая причина. Адмирал был человек с большими странностями. Он много читал, еще больше на своем веку видел, но в беседе с ним чувствовалась какая-то хаотичность его взглядов – религиозных, политических, бытовых, которые он к тому же излагал каким-то путаным, заплетающимся языком. Поэтому многие его не понимали и над ним смеялись и тогда, когда он высказывал самые серьезные и дельные мысли. Речь его становилась еще больше непонятной, когда он бывал под хмельком, а такое состояние было у него более или менее постоянным. Это могло, конечно, лишь забавлять государя.
Гофмаршал князь В.А. Долгоруков был бесконечно предан государю. Его честность и порядочность во всех отношениях были вне всяких сомнений. Попал он в свиту, так сказать, по наследству, так как приходился de jure пасынком, a de facto (как утверждали) – сыном обер-гофмаршалу гр. Бенкендорфу. Профессор Федоров часто говорил, что «Валя Долгоруков – ни к черту не годный гофмаршал». Еще менее он годился для чего-либо иного в Царском Селе: чтобы развлекать государя – он был слишком скучен и не остроумен; чтобы быть советником – он был слишком прост умом.
Командир конвоя, гр. А.Н. Граббе, одним своим видом выдавал себя. Заплывшее жиром лицо, маленькие, хитрые и сладострастные глаза; почти никогда не сходившая с лица улыбка; особая манера говорить – как будто шепотом. Все знали, что Граббе любит поесть и выпить, не меньше поухаживать, и совсем не платонически. Слыхал я, что любимым его чтением были скабрезные романы, и лично наблюдал, как он, при всяком удобном и неудобном случае, переводил речь на пикантные разговоры. У государя, как я заметил, он был любимым партнером в игре в кости. Развлечь государя он, конечно, мог. Но едва ли он мог оказаться добрым советником в серьезных делах, ибо для этого у него не было ни нужного ума, ни опыта, ни интереса к государственным делам. Кроме узкой личной жизни и удовлетворения запросов «плоти», его внимание еще приковано было к его смоленским имениям, управлению которыми он отдавал много забот.
Начальник Походной канцелярии, флигель-адъютант полковник Нарышкин всегда молчал. Когда же его спрашивали, он отвечал двумя-тремя словами. Каковы были его дарования, трудно было судить, но в честности и порядочности его никто не сомневался.
Из флигель-адъютантов самым близким, как я уже говорил, лицом к государю был гр. Д.С. Шереметьев, сверстник государя по детским играм, и однокашник по службе в лейб-гвардии Преображенском полку. Родовитость и колоссальное богатство, которым владел граф, в связи с такой близостью к царю, казалось бы, давали ему полную возможность чувствовать себя независимым и откровенно высказывать ему правду. К сожалению, этого не было. Гр. Шереметьев не шел дальше формального исполнения обязанностей дежурного флигель-адъютанта. На всё же прочее он как бы махнул рукой, причем при всяком удобном случае стремился выбраться из Ставки в Петроград или в свое имение в Финляндии, где у него была чудная рыбная ловля.
