– Ст… Стооо!.. – пытался прокричать Кевин, даже не в надежде, что над ним сжалятся, но просто обращаясь в пустоту внутри самого себя, понимая перед тем, как отключиться окончательно, когда разряды стали бить всё сильнее, что его вряд ли кто-то больше услышит.
55.
– Я тебя слышу прекрасно, можешь сильно не кричать, – улыбнулся гуру.
Послушник медленно приходил в себя, силясь осознать, что же именно с ним произошло. Лицо его бессменного наставника ему в этом во многом помогло, и молодой человек, чтобы продолжить свое функционирование, уже и позабыл о том, что, казалось бы, произошло с ним всего секунду назад – его безмолвное познание Абсолюта и всё то, что стояло за всякими границами – за границей жизни и смерти, где оживали все Боги и Богини, которые в итоге отступали на второй план, чтобы дать вечному путешественнику закончить свое бесконечное приключение. В этой одной формулировке уже крылась та самая парадоксальная шутка, которая заставляла юного монаха смеяться во всю глотку, несмотря на все те психологические неудовлетворенности и мечты, что, казалось, не сбудутся никогда в этой жизни, поскольку все они представлялись теперь не более чем попыткой, спрятавшись в пещере, уберечь угасающее дыхание свечи в голых руках. Она сама, неизбежно плавясь и превращаясь в мертвый воск, в свою очередь жгла кожу в надежде остаться и гореть всегда. При этом это желание сохранить свет было вовсе не личным чувством этого малюсенького огонька, но лишь временным ограничением и умопомешательством того наблюдателя, что заставлял себя сконцентрироваться на этом слабом огоньке, который был просто ничем по сравнению с той звездой, что сияла за пределами этой тесной пещеры ума.
– Как твое самочувствие? – с улыбкой поинтересовался наставник.
– Все в полном порядке, – пренебрежительно буркнул монах, поднимаясь на ноги, – знаете… – скинув с себя лиловую материю, что опоясывала классическое одеяние монаха, – я решил уйти от Вас.
– Твое право, дорогой, – улыбнулся, не поворачиваясь учитель, – мы всегда будем тебе рады здесь.
– Дьявол!.. – выругался про себя монах, он знал, что пугающий его окружающий мир был куда хуже, чем это прибежище. Он, на самом деле, очень и очень не хотел прокидать это место, ведь он боялся, он буквально содрогался от идеи, что его может ожидать там, за воротами, за стенами монастыря. Послушник честно признавался себе в том, что отчаянно хотел, чтобы этот старикан умолял, упрашивал его остаться, чтобы сохранить рабочую силу в привычном количестве, дабы не разбрасываться ей направо и налево, но этого не происходило, и гуру с готовностью отпускал без всяких лишних вопросов! Как это было понимать?! Юноша стоял полностью разбитый, будто бы сраженный неизлечимым недугом, который заставлял чувствовать себя абсолютно везде одинаково ужасно – что в дремучем лесу, что в самых прекрасных и убранных покоях. Но как сказать об этом? Да и кому? Этот выживший из ума настоятель в очередной раз начнет свой рассказ про героя Арчибальда и его битве, где он, выступив против своих родственников, что были его собственными страхами, смог в итоге сразить…
– Гусеницы не боятся перестать существовать, хотя и не так, как это мы можем выразить словами, – мягко проговорил учитель, даже не осознавая, что они действительно исчезают в своем коконе и оттуда уже вылетают отнюдь не они, но совершенно иные существа.
В этот момент юный послушник ощутил, как от этой простой метафоры мурашки пробежали по его телу, подобно тени маленького существа, что проскочило в окошко, оставив навсегда след на освещенном вышедшим из-за облаков солнцем лице послушника.
– Действительно, всегда очень волнительно понять, ощутить самое главное – что никогда не было никакой гусеницы, но был лишь временный сосуд – лишь предтеча, условие трансформации, свернутый потенциал, который был нужен для того, чтобы настоящая сущность, еще даже толком неоформившаяся, была выброшена в мир этой волшебной игрой под названием жизнь.
– Это не имеет абсолютно никакого смысла! – топнув неожиданно для самого себя ногой, воскликнул молодой человек, бросившись к учителю и позволив себе неслыханную дерзость – повысить голос на своего настоятеля, да еще и в стенах святого места – монастыря, что принял его как родного сына!
– Все эти истории! И про Арчибальда, и про бабочку-богиню, и про мир после смерти – все это брехня! Я не для этого пришел к вам! – чувствуя, как уже готов собственноручно расписаться в своей трусости и глупости, в бессилии кричал монах, пытаясь скрыть за своей агрессией ту никчемность, что ощущал всегда по отношению к себе, – я пришел к вам за силой, за знаниями! Я пришел за способностями, которые помогли бы мне справиться с этим миром! Получить все, что мне нужно! И не бояться никого и ничего, до самой смерти, и даже ее саму! А потом…. Мне какая разница, что будет потом, когда я стану прахом?!
Учитель с улыбкой долго смотрел, как громко дышал и, вытаращив глаза, буквально трясся от злости к самому себе его верный ученик, что был полностью готов и которого уже было нечему учить.
– Как это понимать? – снова отчаянно взвыл монах. – Как это нечему учить? я точно такой… – сумел процедить он, скрипя зубами, – я остался точно таким же, как и пришел сюда! Ярость, злоба, зависть и страх – ничто из этого не оставило меня! И Вы хотите сказать, что время, которое я провел здесь, весь труд, что я вложил в ваш сраный храм, – все напрасно??
– Вовсе нет, – отрицательно мотнул головой учитель, а затем протянул руку, чтобы коснуться груди монаха. Когда пальцы старика мягко коснулись обнаженной кожи юноши, он моментально испытал новый прилив злобы, он готов был пасть окончательно, войти в полное неистовство и нанести смертельный удар кулаком по лицу учителя. Однако, прежде чем произошло непоправимое, монах замер, почувствовав, что его сердце будто бы остановилось. В этот момент он начал бешено пытаться вдохнуть воздух, подобно выброшенной на берег рыбе, после чего стал неуклюже заваливаться на бок, четко отдавая себе отчет в том, что неумолимо теряет сознание. В это время весь мир предстал перед ним не более чем какой-то картиной, набором размазанных по невидимому холсту красок и мазков, а не реальностью, где существовала разумная жизнь. Оставалось быть лишь пассивным наблюдателем накатывающего одиночества бытия, вечного ада в этом безумном состоянии предсмертной агонии.
Не в силах сделать ничего, а лишь безвыходно ожидая, как его организм умрет от недостатка эфира, монах чувствовал, как руки его начинают неметь вместе с ногами. Это жуткое ощущение подбиралась к его голове, готовясь навсегда зафиксировать его мозг в кошмарном бездеятельном положении мертвеца, где не было ничего, кроме зловещей пустоты. И может это и было то, чего он боялся всю жизнь, пытаясь отогнать гнетущие мысли, уповая лишь на то, что он молод, и что смерть никогда не придет за ним. Но вот он был тут, и было абсолютно четко сформулированное ощущение конца – бесповоротного и вечного. Возможно даже, что он это и заслужил, но все равно продолжал со слезами на глазах взирать на своего учителя, безмолвно умоляя о последнем и единственном шансе, которого он не заслуживал. Если сейчас он выживет, он непременно сразу же станет примерным монахом и всю свою жизнь до последнего вздоха будет трудиться только на благо храма и его постояльцев и…
