– Похоже… – выдохнула Виктория, поняв уже, что не стоит сейчас слишком уж напрягаться, – мы вернулись к тому, с чего начали.
– Похоже на то, – замялся Кевин, – если честно, я даже не знаю, что сказать, я…
– Не надо, – улыбнулась Виктория, – сама не заметив, как ее рука автоматически протянулась в сторону Кевина, – главное, что ты в порядке.
– Я-то, может, и в порядке, – едва заметно дрожа, пробормотал Кевин, но ты… – Виктория только сейчас заметила, что ее новый друг не смотрит на нее напрямую, пытаясь избежать прямого контакта глазами, – но ты, ты-то – нет!.. И это всё из-за меня. Я не пошел с тобой, а остался, и даже, когда тебя готов был убить этот чертов солдафон, я просто смотрел и… Не мог просто пошевелиться, мне было страшно, я боялся… Боялся за свою собственную шкуру, и, хотя я прекрасно осознавал, что из-за моей трусости ты можешь пострадать, я всё равно ощущал, как нахожусь в относительной безопасности, и что нельзя, ни в коем случае нельзя высовываться и…
Виктория слушала как через какую-то пелену все эти пространные оправдания о том, почему именно Кевин не пришел к ней на выручку, и, тем не менее, несмотря на все эти совершенно неуместные лепетания, девушка, по правде говоря, не чувствовала ничего – ни гнева за попытки оправдаться, ни сочувствия к бедному трясущемуся другу, ни даже благодарности за такую своеобразную честность, ведь на месте Кевина мог оказаться кто угодно. С учетом контекста ситуации, представить всё так, будто бы любой в подобном положении уже бежал бы на помощь, подставив собственную грудь на штыки вооруженных головорезов, чтобы закрыть собой Викторию, было крайне затруднительно. В любом случае, все эти пространные объяснения Кевина не имели никакого значения, а потому Виктория, приложив немалые усилия, оторвалась спиной от койки, тем самым прервав нескончаемое и уже слегка надоедающее бурчание, затем, обхватив Кевина обеими ладонями за голову, доверительно заглянула в глаза друга, которого, она была убеждена, знала с самого рождения. Когда два струящихся потока сознания встретились через взгляд, что-то, совершенно неуловимое, пробежало между ними. Присутствовала та самая нотка узнавания, которая заставила оставить все мысли, все опасения и предрассудки, которыми был затянут ум Кевина, чтобы они вместе смогли плыть в русле момента, который, казалось, растянулся на несколько часов, где были только он и Виктория, что притянула его к себе и, заключив в объятия, оперлась своим подбородком о макушку своего дорогого друга. Он же, в свою очередь, не стал сопротивляться и полностью отдался теплому чувству, которое он, как он был уверен, разделяла и сама Виктория, что, сама, не заметив как, уже успела крепко уснуть.
84.
Вставай, соня! – ласково прозвучал голос, разбудивший монаха, что не смог отказать себе в удовольствии и сладко потянулся, ощущая, как его тело всё еще с благодарностью отдает ему должное в благодарность о заботе в виде секунд блаженства, следующих сразу после пробуждения ото сна.
Однако, ему казалось, что он наоборот, каким-то неведомым образом засыпает, погружаясь еще глубже в свое состояние полудремы, и объяснить себе происхождение этих чувств он никак не мог. Впрочем, волноваться об этом ему пришлось лишь краткий отрезок времени, поскольку на смену ощущениям пришел груз памяти, которая, изворачиваясь, подобно змее, легко ускользала из рук пытавшегося поймать ее охотника. Она сама дразнила своего преследователя, который, поведясь на подобный улов, сам стал жертвой геометрических паттернов рисунка ее чешуи, что покрывали сильнейшие мышцы, которые, мягко скользя вокруг силуэта охотника, уже заняли удобную позицию для того, чтобы за одно кратчайшее мгновение, сжавшись, раздавить свою жертву, которая уже готовилась испустить дух в агонии и полнейшей недееспособности сделать хоть что-либо, чтобы отвратить неизбежный конец.
Послушник понимал это, ощущал всем своим существом, что сковавшие его воспоминания и станут тем, что вновь заставит его потерять свой рассудок, навечно погрузившись в чрево великой матери-Змеи, однако данная перспектива выглядела не физиологически ужасающей, но скорее – весьма любопытной ситуацией, поскольку и змея-то была не совсем змеей, но лишь символом, за который можно было ухватиться для сравнительного описания тех процессов, что закрутили ум путешественника в водовороте страстей, поделив его бесконечное настоявшее на прошлое – дела давно минувших лет и переживаний – всего пары секунд назад, и необозримое будущее, что беспокоило теперь послушника куда больше, чем то, что происходило сейчас, что для монаха как будто бы преставало существовать вовсе. Он лишь мог наблюдать, как его тело стало не более чем результатом самопоглощения сущности великой Змеи, где весь мир, что ощущался теперь, был не более чем временным прибежищем внутри ее необъятного тела, что поглотило сами звезды, а, возможно, которые уже и родились внутри нее, благодаря ее милости. Внутри такого обширного пространства уже могло произойти всё, что угодно, включая даже и рождение Богини всего этого пространства, как катализатора всех процессов. Ее образ уже возвышался над послушником в тени великого мирового древа, на чьих ветвях обитали тысячи бабочек, что, кружась вокруг величайшей Богини, без сомненья создавали узнаваемый ореол завершенности той самой Великой Единой Бабочки.
– Я опять упустил это, – не в силах сдержать улыбку, произнес монах.
– Да? И что же это было? Что ты опять упустил? – чуть качнув головой, обратилась к нему Богиня.
Путешественник, глубоко вдохнув, не нашел слов, чтобы описать свой опыт, да и не видел смысла пересказывать его той, которая прекрасно и так всё знала. Детали его путешествия сквозь время, пространство и самого себя медленно растворялись, оставляя образ гигантской светящейся фигуры змеи, которая как будто бы разговорила с ним посредством таинственных рисунков на своем теле. Но было ли это на самом деле – эта змея, и что именно она ему поведала – оставалось загадкой, что, впрочем, не сильно беспокоило монаха, поскольку внутри него сидела некая абсолютная иррациональная уверенность, что, даже несмотря на то, что он не мог выразить и даже коснуться в своей памяти поверхности того, чему стал свидетелем, ни умом, ни даже сердцем, оно, тем не менее, всегда было с ним и открылось бы ему в самый нужный момент. Возможно, в час его гибели, тотальной смерти, да, возможно тогда оно, это знание, даже дало бы возможность взглянуть на себя.
– Понятно, – как будто бы уловив то, о чем так самозабвенно думал монах с не сходившей с его уст дрожащей улыбкой, которая готова была в любой момент превратиться в приступ смеха, – тогда, я думаю, мне не стоит больше тебя отвлекать и…
– Нет, не уходи, – остановил ее монах легким движением своих губ, – я ведь тут только ради тебя, – и где именно, он сам и не знал, то ли имея ввиду сам горный храм, то ли весь мир вокруг него.
– Я знаю, – зевнула девушка.
– Но твой отец, настоятель, мастер…
– Мастер Арчибальд, – хихикнула девушка, – ты это хотел сказать?
– Вроде того, – почувствовав себя лучше от этой небольшой ремарки, выпрямился, сидя на земле, молодой человек.
