Несмотря на то, что сияние прожекторов ушло с юного зрителя, и стало светочем для артиста, что махал рукой своей благодарной публике, пожалуй, первый раз в жизни юноша чувствовал не замаскированную и скребущую его сердце зависть по отношению к чужому успеху, но неприкрытый восторг и бесконечное вдохновение, которое буквально подкинуло его на совершенно иной уровень. Глядя на поклонившуюся перед вставшим всем залом на ноги фигуру, юноша, тем не менее, не сдвинулся с места, всё так же сидя, вжавшись в кресло, чувствуя тепло, оставшееся на его плече от прикосновения фокусника, и ощущая, как каждый волос на его теле, поднявшись, наэлектризовался, и он сам, казалось, стал настоящим генератором энергии, которому изо всех сил приходилось сдерживаться, чтобы не взорваться от разрывающих его изнутри вибраций.
Аплодисменты не утихали и были адресованы одному единственному человеку, а потому люди, их адресующие, совершенно естественно, не заметили, как один маленький человек из толпы уже успел выскользнуть из передвижного цирка наружу на улицу, где желтоватый свет фонарей освещал белые бугры ледяной пустыни, в то время как маленькие геометрические снежинки падали на них, заставляя разрастаться и укрывать своим теплым одеялом спячки столицу империи.
Протянув руки и позволив одной из этих безукоризненно симметричных творений природы приземлиться на предусмотрительно одетую варежку, юноша внимательно разглядывал, а, возможно, даже бессознательно медитировал на эту идеальную форму, сам того не заметив, как его ум точно таким же гармоничным образом сложился в единую картину. Теперь он понимал, почему до этого каждое чужое достижение отзывалось внутри не восторгом, а грустью и завистью – поскольку они не были его, однако свой собственный потенциал не мог уже ждать подходящей возможности. Он хотел во что бы то ни стало вырваться наружу, и ему всего-то и нужно было, чтобы верное направление, которое теперь, как он знал наверняка, было открыто этим в прямом смысле, сияющим человеком, который, возможно, сам того не зная, поменял своим небольшим выступлением судьбу целой эпохи.
Совершенно не облачая свои чувства в эти сковывающие и, скорее всего, скоропостижные мысли, юноша просто наслаждался тем волшебным чувством, которое ему подарило это удивительное стечение времени и обстоятельств. Прежде чем он успел начать их анализировать, его плечо, несмотря на то, что теперь было покрыто теплым мехом пуховика, вновь воспламенилось от жара прикосновения, которое всецело принадлежало звездам, что, несмотря на сильный снегопад, невидимыми глазами согревали его в этот морозный зимний вечер.
89.
– Ну и кто же этот таинственный «светоч» – третий, как ты выразилась, элемент в твоей воображаемой мозаике?
– Мозаике? Какой мозаике? – чуть сжавшись, переспросила Виктория, которая, даже в олимпийке Кайла, которую он любезно предложил подруге, всё равно подмерзала, несмотря на теплую ночь, ожидая, когда уже, наконец, появится ранее летнее солнце и согреет ее своими лучами.
– Ты меня прекрасно поняла, – безутешно вздохнул Кайл, – кто же тот человек, который поможет тебе определиться? Может им все-таки буду я? – напрямую спросил молодой человек.
– Честно, не знаю, – ответила Виктория, – я всё же надеялась на третий вариант.
– Ну, я понял, то есть я совсем не подхожу…
– Нет, нет, – я не это имела ввиду, просто я жду.
– Ждешь чего?
– Не знаю я, Кайл! – слегка раздраженно огрызнулась Виктория, – может конца света, может – еще чего, не знаю, события, которое подтолкнет меня уже решиться на перемены.
– А сама ты не можешь?
– Если бы могла… – медленно протянула Виктория, – то ты первым бы узнал об этом.
–Так значит всё же шанс есть?
Виктория медлила с ответом.
– Далеко машина?
– Вик, скажи мне прямо… – настаивал Кайл, но так и не дождался ответа, который, еще не родившись, уже утонул в свете фар подъезжающего беспилотного такси, в который уже готова была нырнуть Виктория.
– Ладно, – залезая внутрь, обратилась она, – мы тогда… Ты, ты чего?
– Не могу же я не поехать, – усаживаясь рядом с Викторией, которая автоматически пододвинулась на заднем сиденье, – мне ведь нужно забрать свою олимпийку, – качнул головой Кайл в сторону. Виктория, которая, поджав губы, улыбнулась, однако не стала возражать, чтобы продлить присутствие Кайла в своей ночной прогулке еще ненадолго.
90.
Сколько это будет продолжаться, юный послушник сказать не мог, однако, пока рядом была любовь всей его жизни, эти вопросы его и не беспокоили, да, пожалуй, никто и ничто более не затрагивало его, и ему даже самонадеянно подумалось, что, возможно, это именно тот самый ответ, который он искал всю свою жизнь.
Монах лежал и сжимал в своих объятиях ту единственную, которая казалась и была той самой причиной его вечного скитания длиною в жизнь, и она была именно тем самым невидимым маяком, который так неотвратимо пронес его через врата родной Империи и завел через ее удушливый смрад в стены монастыря, который оказался, однако, той же самой клеткой, которая лишь сдерживала и пленила его дух и ранее. – И всё же, всё же… – вновь стали грызть молодого послушника сомнения, которые совершенно подлым образом пробрались в его голову, и даже неясно было, в какой именно момент им это удалось, однако, без всяких сомнений, они были опять здесь, вновь превратив весь окружающий мир в темницу ума, а объект, который он возжелал иметь больше всего на свете и что прямо сейчас был у него в руках, превратился в источник неиссякаемого страдания и скорби по отложенной на время потере и расставанию. Да, дочь настоятеля храма теперь вновь терзала его душу, подобно, как и тем тысячам путникам, которых он встречал на своем пути, и на миллионах дорог, что он прошел в течение всей своей жизни, но почему же это всё происходило – до сих пор он никак не мог понять. Источник этой печали, казалось, заключался вовсе не в природе встречаемых ему объектов, а находился как будто бы внутри него самого, а если точнее – там было нечто, какой-то неведомый секрет, который молодой человек пытался разгадать, чтобы осознать его природу. Для этого он использовал всё, что попадалось под руку – своих собственных родителей, друзей, людей из деревни, а затем и жителей метрополии, однако никакие слова и действия, негативные или, напротив, позитивные не могли сломать печать на его сердце, которое, испуская волны, просящие о спасении, получало в ответ лишь точно такие же сигналы от окружающих его людей, которые и сами не то что не могли помочь ему, но даже не имели ни малейшего представления, что им следовало бы сделать со своими собственными жизнями, как им следовало их прожить или, хотя бы, рационально упорядочить.
Размышляя обо всём этом, юноша перевел свой взгляд на макушку головы своей возлюбленной, которая покоилась на его груди. Послушник знал, что неизбежно ждет ее – смерть. Он практически вживую видел этот процесс, ведь ему приходилось медитировать в храме, в том числе и на разложение собственного тела и тех, кто был ему дорог, чтобы достичь освобождения, но он никак не мог понять, что именно так жаждало освобождения, и могло бы стать альтернативой той красоте жизни и юности, которая обязательно бы рано или поздно сгнила и увяла навсегда. А без нее даже царства семи тысяч богов не могли сравниться даже с одним единственным прикосновением к юной деве.
