Что же это значило на самом деле? Что стояло за всеми этими нагромождениями сентенций, действительно что-то стоящее, или же вникающего читателя вновь ждало тотальное разочарование? Ни то, ни другое, как говорили мудрецы древности. Несмотря на то, что открывавшаяся наблюдателю перспектива выходила за все границы каких бы то ни было ожиданий, превращаясь в непоколебимое ощущение совершенной идентичности событий, что, на первый взгляд, не были связаны ни пространством, ни уже, тем более, во времени, юная журналистка Виктория смогла стать свидетельницей, как процесс рождения ее подростковой болезненной любви, которая выродилась в интоксикацию энергофрутками, что разлетались клочьями светящейся кожуры, подобно столько же яркой алой крови туземцев острова Утконоса, расстрелянных своими же собственными государственными охранителями, становился кусочками паззла огромной цельной картины, которую и должна была разглядеть Виктория. Однако, куда бы она ни взглянула – везде натыкалась лишь на саму себя, будто бы весь мир не существовал объективно, но являлся лишь рефлексией ее собственного сознания, где память и само тело были не более, чем инструментами, которые стоило отбросить после проведенных полевых экспериментов по обнаружению самой себя в этом хаосе.
Даже близость с Кевином, что пылал, подобно огню, и являлся физической во всех смыслах частичкой, которую она всегда искала с самого рождения, и который пока, по невыясненным еще обстоятельствам, всё это время был отделенным от нее тысячами миль, казалась теперь не такой уж важной. Она была по сути просто очередным пунктиком в том самом беспредельном опыте самопознания себя, в неостановимом процессе, внутри которого находилась путешественница. Но зачем это всё нужно? Этот вопрос занимал ее больше всего, и прежде, чем ее бы снова выбросило в инкубатор ее души, коим в определенном смысле являлся привычный физический мир, ей было жизненно необходимо постичь то, ради чего мог вновь начаться бег истории, где она вновь, хотя и расставшись со своим беспредельным знанием, всё же снова станет из Богини, матери вселенной, обычной журналисткой Викторией, пусть и которой отведена важная часть в истории, но разве у всех остальных не столь же важные партии в этой игре? Именно потому, что все эти условности не имели ровным счетом никакого значения, она решила заглянуть в самое сокровенное место – точку пересечения судеб и момент ее рождения, чтобы выяснить, с чего же именно всё началось, и что это была за сила, которая привела в движение энергию ее души. Будто бы в ответ на это, окружающее ее пространство вмиг преобразилось в прекраснейшее небо, что встречало рассвет дневной звезды, уже ласкавшей своим теплом планету и тех путешественников, которые вот-вот должны были прибыть в свое последнее путешествие.
112.
Ощущая приток адреналина, странники, еще даже не понимая всех условий своего новейшего прибытия, уже были пущены в центр арены под названием жизнь, и, похоже, их выход на сцену уже заранее был запланирован в крайне экстравагантной форме.
Так, молодая девушка уже билась в экстазе, вспоминая всю свою жизнь и даже прошлые воплощения, как бы это пошло ни звучало, проживая каждое мгновение друг за другом, подобно кадрам на кинопленке, то разгоняясь, чтобы забыть об абсолютной обособленности моментов друг от друга, то вдруг вновь замедляясь, чтобы вспомнить, что она, будучи вроде как самой собой всего пару лет назад, а, возможно, и минут, и даже секунд, уже не являлась сейчас собой прежней, поскольку то самое несуществующее время резало точно также беспощадно на части ее же несуществующее тело с умом, которые, на самом деле, были спонтанно возникающими реакциями, рефлексией на самих себя, отражающихся в бесконечно огромном пространстве зеркал, что было само сущностью бытия, где не могло быть проявлено ничего, кроме того, что уже потенциально содержалось в нем самом.
В этом беспредельном многомерном коридоре из кривых зеркал, где миллионы разноцветных поверхностей разных форм и расцветок отражали сияние единственной, горящей посреди всего этого бесконечного самоотражающего свойства, свечи, что, слегка подрагивая от невидимого ветра, уже ощущала тот напор, что то раздувал, то снова заставлял ее съеживаться в бесконечных попытках осознать саму себя. Возможно, этот самый невидимый спутник и был тем необходимым условием, чтобы наконец разбить все условные зеркала, дабы узнать, что же скрывалось за этим бесконечным единообразным многообразием. Или же путник мог наконец потушить этот свет, после чего в полной темноте уже было бы неважно, сколько вокруг зеркал, поскольку все изображения, что отражались вокруг, вмиг точно так же испарятся, не оставив и следа, чем он не преминул тотчас же воспользоваться.
Но, несмотря на то, что всё когда-то, да заканчивается, и даже эта вневременная свеча жизни потухла, не прошло, казалось бы, и мгновения между ее исчезновением и тем, как она вновь зажглась, и уже теперь в совершенно ином месте, манифестируя собой неутомимую любознательность к познанию психически совершенно новой и независимой субстанции.
Этот вспыхнувший с новой силой огонь стал гореть всё ярче и ярче, пока своим светом не затмил всё вокруг, превратившись в десятки полыхающих вокруг юной журналистки зданий, которую в полусознательном состоянии несли на своих плечах вооруженные до зубов гвардейцы.
Несмотря на многофеноменальный хаос, что вспыхнул вокруг нее, Виктория знала: это оно, то самое место, где она по-настоящему уродилась, и где ей следовало быть – в центре событий, еще даже не до конца понимая, зачем и почему, но, тем не менее, быть частью той драмы, что разворачивалась в поистине бесконечной психической вселенной, порождающей образы противоречия и бесконечной борьбы этого смешного, но такого искреннего в своем заблуждении мира. Даже несмотря на то, что она ощущала, как тело ее трясло, а дыхание спирало от запаха гари, вместе с сердцем, которое, казалось, то полностью останавливалось, то начинало биться с неистовой силой, Виктория оставалась проводником потока мыслей, которые скакали от совершенно фантасмагорических образов ее недавних видений до вполне конкретных очертаний угрозы войн и расправ, что могли поджидать ее на этом острове на каждом шагу. Тем не менее, она хохотала, она кричала, не в силах перекрыть автоматные очереди, хлопки снарядов, что сотрясали воздух вокруг нее – это был ее мир, она была жива и являлась неотъемлемой частью всего этого и, более того – сам он не мог не то что существовать, но даже возникнуть без ее ведома.
113.
– Это всё ведь лежало совершенно на поверхности, не так ли, дорогой? – обратилась собеседница к своему пассажиру, что, откинувшись на спинку автомобиля, сотрясался в безостановочным не то рыдании, не то приступе неконтролируемого смеха.
– Так что, ты ведь уже знаешь, что именно тебе нужно… – не успела договорить собеседница, дабы настроить ум своего спутника на нужный лад, поскольку он уже начинал растворяться, нагреваясь и пузырясь в пространстве автомобиля, пока их средство передвижения не слилось окончательно с пеной океанического сознания, которое на поверку оказалось всего лишь истерзанным приемником – мозгом Виктории, который отчаянно боролся за свое право быть вновь тем самым незыблемым источником, и финальной точкой невозврата любых волн восприятия, что обрушивались на пылающее гневом пространство, где велась нешуточная перестрелка, превращающая в пыль стены военного госпиталя, откуда спешно была эвакуирована Виктория, находящаяся теперь вновь в несущемся на всех парах броневике. Внутри машины она различала силуэты не только вооруженных гвардейцев, но и самого несменяемого Императора, который так же, как казалось со стороны, выглядел не лучшим образом и был подключен к какой-то системе энергообеспечения, ровно, как и Кевин, сидящий неподалеку, к которому тоже вели какие-то трубочки. Он, однако же, выглядел куда более адекватным и не только отражающим происходящее вокруг, но гораздо более сконцентрированным непосредственно на чем-то чрезвычайно важном, прямо перед собой. Как оказалось, всё его внимание было сосредоточено непосредственно на ней – на Виктории, чью руку он сжимал всё это время и, хотя и казался находившемся на огромном расстоянии, на самом деле и был той прочной основой, на которой покоилась голова ничего не способной предпринять Виктории.
