Путник потряс головой, отгоняя от себя эти вьющиеся сентенции смыслов, в глубине души слегка расстраиваясь из-за того, что все эти не слишком умные, но и отнюдь не глупые мысли сейчас не записывались на жесткий диск его коммуникатора, но исчезали где-то в пространстве вокруг него, не достигая ничьих глаз, и как следствие – ума читателей, реакция которых в принципе была единственной вещью, что имела смысл для писателя, который вновь нырнул в рассуждения о своих собственных возможностях и перспективах, которые, хотя и на данный момент выглядели весьма туманными, тем не менее, в определенной степени как раз таки и являлись обстоятельствами, что заставляли героя с удвоенным усердием браться за виртуальное перо и далее нагромождать конструкции смыслов, которые должны были в итоге сложиться в стройненький мостик, по которому читатель, ведомый незримой рукой творца, пройдет… К чему?
Этого Грегори не знал наверняка, но был уверен, что, видимо, была какая-то цель, задумка у всего естества, в котором он существовал, и найти которую и было единственной стоящей целью и смыслом любого думающего существа. Да и все остальные, не столь разумные с точки зрения человека объекты, тоже явно и скрыто своим внутренним порядком или же эволюцией тянулись к тому самому, заложенному еще в начале времен принципу, что должен был вывести их именно к тому повороту в истории, что, в свою очередь, являлся также не более, чем инструментом в руках жизни, который идеально бы подходил под реализацию их возможностей и раскрыл бы истинную причину их появления на свет в этой форме и качестве.
Продолжая думать подобным образом уже не столько внутри, сколько снаружи, где уже рождался текст, Грегори отвлекся от мыслей о вечеринке, решение о посещении которой было принято задолго до того, как он сам признался себе в этом, оставив место лишь той творческой пустоте, в которой уже выглядывали узоры тех смыслов, которые заставляли покрываться мурашками кожу писателя снова и снова.
122.
Ощущая, как волосы на ее голове встали дыбом, Виктория, чувствуя, как бешено стучит ее сердце, чуть попятилась, отдавая себе полный отчет в том, что она больше всего сейчас хотела бы броситься наутек. Однако, ее останавливала неведомая сила, что сковывала тело и, казалось, настолько сильно сжимало ее сердце, что она была не в состоянии даже вздохнуть, и уж, тем более, она не могла совершить и иные, более комплексные действия, которые, казалось, были единственным залогом ее выживания.
И всё же, чего конкретно так успела испугаться взрослая женщина, которая, несмотря на имеющуюся информация о нестабильной обстановке островной периферии, что заканчивалась за пределами столицы, где проводились международные игры, всё же ринулась напролом, надеясь лишь на свою журналистскую удачу и руководствуясь не столько продуманной стратегией, но тем импульсом, который был получен еще в бытность ее университетских годов? Виктория пока что не могла ответить себе на этот вопрос, поскольку, если к ней хоть на секунду вернулось бы столь необходимое для спасения с этой территории здравомыслие, она бы уже давно осознала, интересы какого круга лиц затрагивает тот клубок проблем, в который она решила влезть, чтобы распутать его. Однако, вместо могущественных покровителей этих земель, она столкнулась с Чем-то, куда более страшным, – и это не был страх перед первобытным, практически животным инстинктом убийства военных, которые тут составляли подавляющую часть политической власти, нет, тут было кое-что иное, что-то, сидевшее внутри этого острова, запаянное со всех сторон информационной и природной океанической блокадой, и как будто бы не способное из-за этого просочиться в остальной мир. Это совершенно первобытное чудовищное Нечто, которое казалось теперь Виктории древнее не только самой человеческой расы, но и планеты в целом, распростерлось перед ее существом, заставляя, что самое ужасное, желать той чудовищной социальной несправедливости и насилия власти над народом, свидетелем которых она являлась. Теперь ей это казалось красочными и даже нужными, и полезными драмами, которые выполняли свою главную функцию – заставляли наблюдателя полностью погрузиться в них, отождествив себя с одной из сторон, дабы в этом ожившем спектакле не было и шанса вспомнить о том, что находилось в бездне, распростершейся за пределами этого театра. И, что самое ужасное – она была не пуста, а наполнена чем-то совершенно иным по качеству, превосходящим все представления любого, кто скрылся от нее в своем теплом и удобном мире людских взаимоотношений и проблем, что, множась, просто не оставляли времени на то, чтобы хотя бы задаться вопросом: а что же ожидало каждого жителя, каждого актера этой постановки после того, как смерть сорвет с него маску, что он носил с самого рождения?
Ощущая всей кожей, как эта самая маска стекает, плавясь, с ее собственного лица, Виктория бежала так быстро, как могла, иногда запинаясь о коряги и, подобно какому-то сказочному скакуну, продолжая свою невидимую гонку уже на четырех конечностях, чтобы через некоторое расстояние вновь пасть от напряжения, но опять лишь только для того, чтобы оттолкнуться и, сломя голову, бежать прочь от открывшейся ей истины. Нет, даже еще не самой истины, а лишь от малейшего намека на ее появление. Виктория, к своей безумной радости, молила всех богов, чтобы она сейчас встретили на своем пути гвардию Вождя острова Утконосов, чтобы они упекли ее в одну из своих пыточных темниц, только лишь для того, чтобы спрятаться таким образом от того, что гналось за ней по пятам, подобно огромной волне, что лишь неумолимо нарастало прямо за спиной, невозвратно стягивая в единую точку песок под ногами убегающей «маски», которая, несмотря на все свои усилия, не продвинулась ни на миллиметр в своей отчаянной попытке убежать от грядущего удара.
Точно также и сама Виктория не смогла избежать того столкновения – кто-то буквально повалил ее своим весом на примявшуюся листву, далее на которую уже брызнула ее собственная кровь. Виктория заверещала, как раненый зверь, и, чем громче и неистовее она орала, тем глубже челюсти хищника вонзались в нее вместе с теми когтями, что подспудно раздирали ее плоть.
Зверь, что поймал ее, безо всякой жалости рвал своими мощными челюстями ее тело, однако, вместо привычной одежды Виктория различала лишь странные обрывки фрака из веков давно минувших, и сама она по странному стечению обстоятельств, несмотря на всю боль, успевала удивляться, не понимая, как такое в принципе возможно. Вероятнее всего, это были лишь галлюцинации в агонизирующем мозгу, но его владелица могла поклясться, что ее тело стало полностью другим, приобретя мужские характеристики, вместе с тем, как пасть хищника также обрела иные качества, превратившись в невидимые щупальца, что просто растаскивали в разные стороны ее организм на кусочки, без всякого труда, подобно тому, как опытный патологоанатом разбирает труп, спокойно извлекая наружу все органы уже переставшего функционировать тела. Виктория чувствовала себя подобно этому конгломерату умирающих клеток, только еще и вместе с тем, что не только ее тело, но и сам разум как будто бы кто-то вынимал наружу, вместо него вкладывая что-то совершенно невообразимое. Путешественница изо всех сил пыталась понять, что же это была за сила, что буквально собирала ее заново, превращая во что-то совершенно ей незнакомое и потому пугающее. Это самое Нечто было уже не Викторией, не той девушкой, которой она являлась, но, если это действительно так, то было ли в ней хоть что-либо, не подлежащее замене, и являющееся ее сутью, так называемой «душой»? Виктория отчаянно пыталась найти ответ на это, но, с другой стороны, в этот же самый момент, заметив свое собственное замешательство, громко рассмеялась, по крайней мере, ей это показалось похожим на смех, ведь она смогла обнаружить это самое Нечто, что вечно присутствовало в ней, молча наблюдая за всеми метаморфозами, что происходили снаружи. Вновь путешественница оказалась во власти пространства, о котором она смутно припоминала в самые первые годы после своего рождения. Она очутилась в том самом месте, откуда появилась на свет, и оно было совершенно не похоже на все те банальные фантазии, что периодически приходили ей в голову по ходу своей жизни относительно так называемого «внетелесного опыта», поскольку все они были лишь блеклыми отражениями того насыщенного мира, места, которое она знала куда лучше той смоделированной повседневной реальности, где, как ей самой казалось, Виктория провела не одну тысячу жизней. Еще одним поразительным открытием был тот факт, что она не была одинока, и даже, несмотря на это, там не было иерархий, по крайней мере, тех биологических или социальных, которые ей были знакомы – поскольку ей вновь открылся тот неповторимый тип отношений, о котором она забыла напрочь, что, впрочем, и было залогом ее открытий в «материальном мире», который сейчас же казался не более, чем Сном – замысловатым, будоражащим, в чем-то даже увлекательным и занятным, но, в конце концов, все-таки Сном, в котором, конечно, можно было сделать немало открытий, но они были не более чем фантомными и нереальным игрушками, по сути развлечениями, по сравнению с тем высокоорганизованным пространством, где она оказалась. Происходящее с ней, скорее всего, можно было бы даже назвать смертью, однако, субъективно для девушки это было скорее пробуждением – пробуждением от тех схем и заблуждений, что, наслаиваясь одна на другую, в итоге оказывались лишь помрачениями ее сути, которая сейчас предстала перед ней во всей своей простоте и, одновременно, комплексности. Развертывающийся процесс не требовал никаких подтверждений в своем существовании, в то время, как мир форм и принадлежащих им обозначений, напротив, казался чем-то до безумия смехотворным, нереальным и, более того, единообразным, что попытка не замечать абсурдной похожести всех вещей и самой себя, отражающейся в этих тысячах вещей, что в свою очередь до бесконечности множились в ее собственных иллюзиях, не вызвала ничего, кроме искреннего смеха и искренней радости по поводу беспредельных возможностей собственного естества обманываться. В этом и заключалось величайшее мастерство игрока, который, выйдя на минутку из своей медитации, уже подумывал о том, как бы вернуться обратно, однако, вопросительно глядя на своих собратьев, как бы спрашивая разрешения на продолжение опыта, уже ловил одобрительные взгляды, которые нисколько бы не осудили его, если бы он позволил себе еще немного поразвлечься.
