В это же самое время Арчибальд, истекая кровью и чувствуя, как трещат его кости от нагрузки из-за грубых веревок, которыми распяли, привязав его на колесе, видел, как будто со стороны всё, что происходило до того, как его подняли выше, так чтобы каждый мог кинуть в него камень за его идеи, за которые его давно уже разыскивали на острове. Одна из таких идей уже успела пустить корни в голове командира варваров, которого уже успели оттащить в палатку. Прежде, правда, чем это произошло, его душа, встретившись взглядом с фигурой Арчибальда, которому он собственнолично должен был размозжить голову, полностью слилась с лицом и всей сущностью распятого проповедника, став единым целым и одновременно никем из них, беспрестанно обращая куда-то далеко наверх, в облака, свое недоумение, где несколько тысячелетий спустя эту историю из далекого прошлого уже записывал в своем мозгу уже не такой уж и юный писатель Грегори Фландерс.
Он продолжал свое падение из воздушного такси, проигнорировав все предупреждения системы безопасности, и, прежде чем разбиться насмерть, вспоминал историю про ни за что распятого бога, в которую он не хотел верить, считая ее оскорблением для разума. Однако, он на своей же шкуре переживал все эмоциональные нюансы того события, вместе с тем так же ощущая и другой, менее человеческий, но не менее яркий опыт. Так, его собственное тело на сей раз, хотя и не было скреплено ни с каким предметом, но, тем не менее, было все равно заключено в некую клетку, из которой также не было выхода. Этой биологической тюрьмой было кастрированное тело, что покрывалось мехом, и которое отчаянно пыталось убежать от острых когтей, что неизбежно бы впились в него. Хищник, однако же, не спешил убивать свою добычу и, вместо того, чтобы, поймав ее, сразу же разорвать на части или задушить, своими клыками лишь медленно проникал всё глубже под кожу животного, вызывая тем самым небывалые страдания, которые заставляли зверька изо всех сил верещать, в то время, как два горящих черных глаза пристально всматривались в это неспособное противостоять своему противнику существо, которое изо всех сил старалось избежать своей бессмысленной участи.
– Никто тебе не поможет, – скрежетала зубами обезумевшая от гнева, что готов был разорвать ее сердце изнутри, Виктория, которая смотрела прямо в черные бусинки раскрывшегося клюва утконоса, который с каждой секундой вызывал не жалость, а лишь раздражение, который как будто бы своим визгом просил добить его окончательно, – ни мой глупый отец, который сдох и которой… Тут Виктория прервалась, – почему?.. – гневно взглянув на когда-то любимое животное, прошипела она, – почему должен был умереть он, а не ты?! Ты, старый тупой утконос! – трясла обезумевшее животное Виктория, которая, несмотря на внешнее довольствие своими отношениями с Кайлом и тем «контрактом» с его обязательствами, который она заключила со своим прадедом, они на самом деле являлись тем, что бесконечно давили изнутри на юную девушку. Всё это было настоящей золотой клеткой, из которой она не могла вырваться, хотя та, по сути, даже не была заперта. Ощущая это свое бессилие и безволие и, как следствие, ненависть к самой себе, это недоразумение, это воспоминание о единственном человеке, который по-настоящему заботился о ней, наследие, оставшееся от бедного дедушки Джареда Фландерса, и было тем, что, в совокупности, так раздражало ее. Она будто бы мстила через тушку этого животного тому человеку, которого она по-настоящему любила за то, что он ее покинул. Несмотря на свое крайнее возбужденное состояние, девушка всё же в итоге решилась довести дело до конца и, придавив со всей силы тушку утконоса к полу, начала его в исступлении душить. С налившимися от ярости кровью глазами Виктория хотела раз и навсегда изничтожить свое воспоминание, стереть это недоразумение, сама не заметив, как, наклонившись вплотную к животному, пропустила укол его лапки, который буквально разорвал ее губу, одновременно впрыснув туда яд. Он практически сразу начал болезненно действовать, заставил девушку разжать окоченевшие пальцы и, за долю секунды придя в себя, осознать масштаб того кошмара, что она делает своими собственными руками. Виктория, подобно рухнувшему в ужасе вождю варваров, что упал в грязь своей жизни, встретилась взглядом со своей, казалось бы, беззащитной жертвой, которая одним лишь взглядом смогла перепрограммировать сознание нападавшей, что, к своему ужасу, уже сидела, глубоко дышав, прижавшись к стенке, наблюдая за тем, как утконос, успев перевернуться, издал шипящие звуки и попытался скрыться от нее за поворотом. Виктория, чье сознание всё еще было напугано тем, что она сделал, всё же решилась броситься следом и, подхватив кряхтящего утконосика, прижала его к себе, чуть не плача, и пытаясь при этом успокоить и его, и себя, в надежде хоть как-то загладить вину и простить себя за свое бессилие, что она попыталась перекинуть на невинное существо, которое никогда не приносило ей боли в отличие от всех остальных.
142.
– Вика, ты в порядке? – спокойно обратился к девушке голос, которой на этот раз всё же был более серьезен, и за этим вежливым обращением должна была последовать фраза, касающаяся исполнения текущего плана, который нельзя было больше откладывать.
Виктория, сама не хуже понимая то, что ей хотят сообщить, сделала жест рукой, давая понять, что нужно еще немного времени, чтобы привести мысли в порядок и объяснить самой себе ту необыкновенную легкость, которую она ощущала в своей груди после всего пережитого за вчерашний вечер, и даже еще не закончившуюся ночь всемирного Чемпионата.
Еще не все воспоминания были возращены к исходной точке, где находилась Виктория, и казалось, что будто бы это и не воспоминания вовсе, но как будто бы она прямо сейчас сама и создавала свое собственное прошлое, точно так же, как будто бы другая эта «Она», другая Виктория из будущего просто придумывала тот сюжет, по которому плыла девушка в настоящем, не в силах сопротивляться течению жизни и поменять направление. Как бы безответственно это ни звучало, Виктория никак не могла отделаться от мысли о том, что это было правдой, иначе как можно было объяснить ту хитроумную ловушку самобичевания, в которой она оказалась из-за маленького существа, которого она, хоть и не сильно любила, но не имела никакого права заставлять испытывать все те небывалые страдания?
Будто бы в ответ на эти размышления закрывшая глаза Виктория, которую более не пытались вытащить насильно снаружи ничьи голоса, нырнула внутрь самой себя в попытках найти тот единственный ключ, который объяснил бы происходящий вокруг нее живой кошмар, в котором она, подобно пауку, пыталась изо всех сил удержаться на сети, сотканной из человеческих страданий.
Несмотря на все ее так называемые переживания, казалось, будто бы дело было вовсе не в них, а в ее собственной душе, которая, в конечном итоге, и была источником всех бед, что происходили вокруг нее.
Пространство, в котором оказалась Виктория, было совершенно неописуемо. Тут не было никаких четных форм и узоров, за которые бы смог уцепиться мозг Виктории, однако, в то же самое время, она ясно осознавала себя как самостоятельную единицу, которая вошла в контакт с некоторыми сущностями, что предложили ей взять книгу жизни, и озвучить, громко артикулировав, мысли – те, что испытывала она сама и все те люди, что были с ней связаны, дабы обнаружить и высветить те самые настоящие эмоции, которые она доставляла другим и которые зеркалили ее собственную душу.
