– Правда? – улыбнулась матерь, тут же позабыв всю свою злость и обиду на сына за то, что он заставил её так сильно беспокоиться, ведь это был первый раз в жизни, когда он поступил подобным образом, сбежав из дома, – и что же это?
Харт зажмурился, все сильнее и сильнее давя на предмет внутри пакета, даже не ожидав сопротивления вначале и ощущая, как всё его тело потеет от предстоящего момента. Эти секунды давления растянулись на долгие часы воспоминаний, которые водоворотом разлились в океане памяти Харта. Тепло мамы, когда он был совсем маленьким, когда она позволяла ему засыпать рядом с ним, и даже, всегда уставшая, она находила время, чтобы всегда поиграть с ним, выслушать его. Когда же он стал постарше, несмотря на все неврозы от городской жизни и суеты, она всегда находила время выслушать его тревоги по поводу некоторых отношений с другими ребятами и девушками, о том, как найти своё место в мире и остаться собой. И несмотря на непрекращающиеся упрёки, ссоры и скандалы, Харт любил это всё, любил возвращаться домой, пусть раз на раз не приходилось, и квартира, в которой он жил, приносила не только радость, но и боль, и…
– Пуф!! – как будто выстрелила детская хлопушка, так сначала показалось Стивену, но затем его восприятие от своей кривизны вновь вернулось к исходной точке и он, вздрогнув, в момент выпустил из своего ума все воспоминания. В мозгу лишь замер ничего не понимающий взгляд матери, которая, подобно тяжелому мешку, рухнула прямо пред ним на пол. Буквально через пару секунд с таким же непонимающим взглядом в коридоре оказался отец, который буквально замер в тот самый момент, когда мешок слетел с руки Харта, обнажив чёрный стальной предмет.
– Сын… глядя под ноги Стивена, ошарашенно чеканил слова отец, – ты, ты чего?
Харт инстинктивно вытянул руку, а его папа инстинктивно закрылся руками, что позволило ему защититься от пули, которая застряла в его ладони. Харт схватил пистолет двумя руками и выстрелил ещё раз, попав на этот раз в ногу. Отец потерял равновесие и рухнул на пол.
Стивен, не теряя времени, быстро подошел к нему и направил дуло пистолета прямо в лоб отцу.
– Ну, вот и хорошо, – первый раз за много лет улыбнулся он своему сыну, – мы с мамой переживали, что с тобой могло что-то случиться. Славу богу, ты в порядке.
Следующий хлопок вышиб из отца Харта весь дух. Стивен медленно опустил ствол, только начиная ощущать лихорадку во всём теле и то, как сильно трясётся рука, которая буквально слилась вместе с оружием. В соседних квартирах началась какая-то суматоха, видимо, выстрелы были достаточно громкими, чтобы вылететь за пределы одного жилища. Тем не менее, Стивена это уже больше не волновало. Ничего уже не могло его напугать, никогда больше. Это осознание, ещё умственно не сформировавшись в его голове, уже нашло отражение в миллионе мурашек по коже и вибрациях, которые гуляли по его телу.
– Прощайте и… спасибо, что дали мне свободу, – выдохнул Харт, покидая навсегда свой дом и входя в новый мир.
141.
Заходя в больничную палату, Гелла не ожидала увидеть отца стоящим рядом с проходом. Неужели он так ждал её, чтобы лично поприветствовать?
– Папа… – потянулась девочка к своему отцу, видя, как на его вспотевшем лице дергается странноватая ухмылка. Всё оказалось гораздо прозаичнее, и вместо счастливой встречи и слов благодарности за очередное посещение, Геллу встретил мощный приступ рвоты Фрэнка, который заставил его выблевать прямо на белоснежный пол госпиталя коричнево-кровавую массу.
– Чё стоишь? – дрожащим голосом проговорил Фрэнк, – Гелле повторять не стоило, и она пулей вылетела из палаты за санитарами. Иногда ей думалось, а не лучше было бы оставить отца в покое и позволить дожить отпущенные ему месяца в нормальном состоянии, ожидая, когда эфирный приступ нанесёт свой сокрушительный удар, чем позволять ему существовать день ото дня на препаратах, которые превратили его внешне в обтянутый кожей скелет с лысой черепушкой, а внутренне – в раздражительного и гневного зануду, который теперь обладал целым спектром различных недугов благодаря ядам, разгуливающим по его крови, которые безуспешно пытались убить эфирный вирус, по пути уничтожая все здоровые ткани, что попадались на пути.
Гелла ненавидела себя за эти мысли, ненавидела, что за свою доброту человек, который вытащил её из ада, теперь так страдает. И ненавидела она себя, ту, которая считала, что ему лучше было бы поскорее умереть счастливым в относительно здоровом теле, чем, превратившись в полу-покойника, проклинать всю жизнь и мучить морально всех, кто был рядом с ним. – Возможно, – сбегая вниз по лестнице, – подумала Гелла, – это какой-то тест создательницы, чтобы проверить наши узы. Но каким ублюдочным существом надо быть, чтобы творить такое с теми, кого ты создал? Гелла никогда особенно не верила ни в каких богов или порядок, который стоял бы за хаотической массой событий и совпадений, которые и составляли суть разнообразия жизни, но тут ей захотелось, чтобы создатель мира обрёл форму, став гигантской надзирательницей-богиней из приюта Геллы. Тогда она могла бы избить эту жирную суку до полусмерти, которая допускает страдание таких хороших, искренне любящих окружающих людей. Почему эти мрази из приюта до сих пор живы, здоровы? – колотила мысль Геллы изнутри, – почему Фрэнку, этому удивительному писателю, острейшему уму современности предстояло выносить все эти муки? Почему первый человек, первый мужчина, которого она полюбила, по-настоящему полюбила, должен проклинать своё тело и мир, что его породил, вместо того, чтобы наслаждаться им? Тут Гелла моментально вспомнила слова отца, ей же сказанные, про то, как важно жить одним моментом, что это и есть божественный промысел, это и есть универсум в одном моменте. Но как жить этим моментом, когда твоё тело буквально распадается на куски и никто не способен тебе помочь? Гелла не знала ещё многого о взрослой жизни, но она уже догадывалась, из чего она складывалась, особенно для её отца, который на протяжении последних коротких лет старался проводить всё своё свободное время с дочуркой, которую ему подарил мир. Призвание писателя осталось в прошлом, из-за эфира ткани его организма, включая мозг, разъедались вирусом, и ему надо было поразить именно те участки, которые отвечали за функционирование рук и отделы памяти, поэтому при всей технике, которая могла бы записывать его мысли и переводить в текст, он не мог долго держать в памяти то, что было необходимо для связного цельного сюжета, и это приводило его в бешенство. В этот момент лучше было бы и вовсе не находиться рядом с ним. Однажды и Гелле прилетела порция обвинений в её безразличии, холодности, эгоизме, что затем нашло свой выход в физической атаке принадлежностями, которые находились рядом с кроватью. Фрэнк хватал зубами всё, что не было привинчено к столу, и разбрасывал по всей палате. Гелла встряхнула головой, не в состоянии долго держать эту сцену в памяти.
Не только написание новых произведений, что было равно самой жизни для Фрэнки, но и топливо для выработки мужской энергии, которой являлась его жена, и секс с ней остались в прошлом, поскольку химия напрочь убивала всякое желание и потенцию, превращая человека в мрачную тень, единственное желание которой было уснуть, поскольку организм всегда находился во взбудораженном состоянии, а прием сильных успокоительных был связан с проблемами с пищеварением, так как они вызывали сильнейшие язвы, которые убивали аппетит на корню. Таким образом, каждый приём пищи превращался в пытку.
