– Нужна была бы, так сразу бы и сказали, – без всякой злобы ответила девушка, – а как тут оказались, ну… Надо полагать, из-за долгов денежных или любовных. Я угадала?
– В точку, – откинув голову назад и уставившись на переливающееся разными цветами небо, выдохнул Харт, наблюдая, как воздух причудливо изменяется, становясь настоящим произведением искусства из-за дыхательных упражнений Стивена, – а вы тут какими судьбами?
– Я частенько прихожу на эту гору, этот вид немного успокаивает меня.
Харт перевёл взгляд с закручивающихся спиралей воздуха на девушку, сразу про себя отметив, что, несмотря на молодой возраст, дал бы ей от силы двадцать лет, девушка была практически полностью седая.
– Приходится много переживать, как я погляжу?
– А вы наблюдательны, – криво ухмыльнулась девушка, – впрочем, я думаю, это сразу бросается в глаза.
– Давайте всё же остановимся на том, что я такой особенный, что смог разглядеть в вашей красоте и некоторую трагичность.
– Красиво слагаете, вы писатель?
– Если бы, но я тоже человек искусства, – призадумался на мгновение Харт.
– Да? И чем же вы занимаетесь? Рисуете, поёте?
– Ну, скажем так, я художник в очень широком смысле, рисую полотно своей жизни как того мне захочется.
– Интересно, впрочем, если вы не хотите отвечать на мой вопрос, то…
– Я журналист, – не моргнув глазом, соврал Харт.
– О, правда? Так значит, вы всё же оказались тут…
– Да, это настоящая трагедия, – мгновенно отреагировал на мысль собеседницы Стивен, – как бы это дерзко ни звучало, но сегодня мог умереть кто угодно, но не Гелла Фландерс, она была голосом нашей Империи, и очень жаль, что такой честный человек был так зверски и нагло убит.
– Очень точно сказано, действительно, мерзко об этом говорить, но лучше было, чтобы умерли те звери, те ублюдки, что так подло выбили из жизни острова такого Человека с большой буквы, в котором он нуждается больше всего.
– Да, – улыбнулся про себя Харт, – прощения нет этим тварям, была бы моя воля, я бы всех поставил к стенке за такое.
– А вы, я смотрю, радикальных взглядов, мне нравится, – улыбнулась Майа.
– Не то чтобы радикальных, – призадумался Харт, – просто я считаю, притом искренне, что за преступлением против человечности должно последовать наказание, иначе это попустительство развяжет преступнику руки. Он не одумается, не воспользуется шансом исправиться, нет, он будет ещё хлеще совершать злодеяния, в том числе и самые ужасные – такие как предательство.
– Предательство? – насторожилась Майа тону незнакомца.
– Да, я убежден, что предатели не заслуживают жизни, а тут получается двойное предательство, как человеческой жизни и достоинства, и целой страны, вы так не думаете?
– В таком случае, просто не могу не согласиться с вашей формулировкой.
Харт растянул рот, в улыбке внутренне разрываясь от ощущения игры, которую он умело ведет: «А вы? Каких придерживаетесь взглядов?».
– Я считаю, – твёрдо заявила Майа, – что в вопросах человеческого достоинства нашего острова не может быть компромиссов – либо мы, либо они. Свобода или смерть.
– О-хо! – покачал головой Харт, – и кто же это мы, и кто же это они?
– Мы – это те, кто ратует за развитие, за счастливое будущее не только для себя, но и остальных, а они – те, кто это развитие тормозит и думает только о самих себе и ни о ком больше…
– Так это они заставили вас поседеть? – глядя прямо в глаза Майе, спросил Харт.
Майа не ожидала такого открытого вопроса и даже слегка смутилась: «Да, они. А ваше состояние разве не связано с той мразью, что заставляет людей платить жизнями за их эгоистичные прихоти?».
Харт смотрел в глаза этой честной девушки, и его колотило изнутри, он как будто бы вновь оказался с десяток лет назад в прошлом, самолично устраивая допросы особенно несговорчивым и вспоминая, что все способы были хороши, чтобы обратить человека от его глупых идеалов. И сейчас он практически отождествлял себя с этой юной революционеркой, которая, несмотря на всю пережитую боль и унижения, стояла с высоко поднятой головой и, казалось, не испытывает страха ни перед прошлым, ни перед будущим. – Прекрасно, – подумал Харт, – это мой последний урок, я должен убить в себе и страх не только прошедшего, но и грядущего, даже самое малое волнение за судьбу такой отважной девушки. Стивен поднёс ладонь к щеке и потёр её, улыбаясь про себя тому, какие чудеса сегодня творит пластическая хирургия, и как она может позволить избавить палача от возмездия.
– О, это связано, – оскалился Харт, – и вы даже не представляете насколько.
– Значит, вы понимаете мои чувства?
– Прекрасно понимаю, потому что я тоже часть этого.
– И всё же это не повод так опускаться, я права?
Харт уставился на неё, выпучив глаза, и затем, разразился истерическим хохотом: «Вы… меня жалеете?».
– Только идиот бы не пожалел, глядя на вас прямо сейчас, – вновь совершенно прямо ответила Майа.
– Даже не знаю, хорошо это или плохо, а вы как думаете?
– Я не знаю, каждый ответственен за свою жизнь, и отвечать за неё в первую очередь ему самому.
– А вы уже ответили за неё? – ухмыльнулся Харт.
– Скажем так, заплатила первоначальный взнос за безразличие других, и не более того. Но в любом случае, это был полезный опыт. Он позволил мне разозлиться ещё больше и научил впредь действовать более аккуратно, потому что снаружи больницы я смогу сделать гораздо больше, чем внутри.
– Больницы, о чём вы?
– Не прикидывайтесь, что не знаете, как поступают с несогласными, их не бросают в темницы, а упаковывают в стерильные боксы психбольниц, откуда затем выходит не боец, но овощ, который не хочет продолжать свою деятельность даже не потому, что боится вернуться, хотя и это тоже, а потому, что просто такое заведение ломает ему душу.
– А вас я гляжу, она всё-таки сломать не смогла.
– У меня есть кое-какие связи в журналистской среде, и одна добрая женщина смогла вызволить меня оттуда, хотя и не сразу, за что ей огромное спасибо. Иначе, возможно, я бы тоже дошла до грани в пытках этих коновалов.
– Похоже, что действительно в одиночку сделать что-то по-настоящему стоящее не получится.
– Безусловно. Я это стала понимать только сейчас, после того как вновь обрела эту вшивую свободу.
– По крайней мере, она лучше того места, где сейчас оказалась Гелла.
– Слишком мрачно. Я предпочитаю думать о смерти как об освобождении, – ответила Майа, – это ещё отчетливее ощущаешь в застенках больнички, можно сказать, что это был мой ключ, чтобы сбежать из тюрьмы этого мира. Но что-то пошло не так, и дверь так и осталась запертой именно из-за того, что мне стало вольнее дышаться внутри этой самой клетки. Парадокс, вы так не думаете?
