С этого момента мой сон из семейной идиллии превратился в триллер-катастрофу. Обгорелый остов Черного трамвая (стекла выбиты, на кабине намалевана клыкастая пасть), высекая искры из проводов, преследовал наше обжившееся на колесах семейство.
Я во сне все пыталась разглядеть, кто же управляет этим громыхающим чудищем, и даже не удивилась, когда увидела в кабине Наташу.
Моя соперница выглядела как заправский пират из детских сериалов про Бармалея: черная повязка через левый глаз, кожаная безрукавка поверх драной тельняшки... Для пущей экзотики в трамвайной кабине она пригородила корабельный штурвал и теперь хрипло орала: «Право руля! Брасопь концы! На абордаж!» А через стадионный громкоговоритель, прикрученный к крыше Черного трамвая, неслись циничные песни:
Вот тронулся поезд, поехала крыша,
Кондуктор, не жми на тормоза!
А если кто вякнет, чтоб ехал потише,
Тому посмеемся мы в глаза!
Вот тронулась крыша, не ждите нас скоро,
Ни мама, ни дети, ни страна!
Пройдет контролер – мы убьем контролера,
Поскольку мы злобная шпана!
Кондуктор – ты жмурик, готовь покрывало -
Поездил ты, братик, и адью!
А чтобы вам всем показалось немало,
Я это не раз еще спою!
После исполнения этой жуткой песенки в глухих районах конечных станций были найдены несколько трупов кондукторов и контролеров-общественниц, зверски задушенных собственными красными нарукавными повязками. Мы – я и Авдей – понимали, что за Наташиным Черным трамваем стоит не просто личная месть нам, ее соперникам, но сплоченная организация, поставившая своею целью лишить город мира и спокойствия.
Несколько раз в окна нашего дома-трамвая влетали листовки с надписями типа: «Вика, ты проиграла! Отдай мне жизнь Авдея, а то хуже будет!» или «Черные звезды гласят: ваши дети вырастут дегенератами и децлами. Оставьте свою магию, пока не поздно!»
Кульминацией моего сна стало то, как Черный трамвай, переполненный вооруженными до зубов революционными матросами, ненасытными кровососами и прочими моральными отбросами, лихо подкатил к белоколонному дворцу нашей городской мэрии и произвел по нему залп из всех орудий, включая брандспойт. Мэр города бежал, переодевшись в платье собственной секретарши, а обстрелянная и деморализованная мэрия сдалась Наташе и ее черным полкам без боя. Следом были захвачены почта, телеграф, телефон и единственное городское Интернет-кафе.
После этого в городе началась анархия, эпидемия простатита и девальвация доллара. Единственным оплотом прежней цивилизации и власти оставался наш скромный трамвай. Нам пришлось перейти на положение партизан, скрываться от карательных отрядов Железной Натальи (так теперь звали ведьму в народе), а иногда предпринимать боевые действия вроде спуска под откос вражеских составов.
Трудно даже поверить, сколько событий может поместиться в одном обычном сне! Мы воевали, причем часто путем отключения энергоснабжения отдельных трамвайных линий противника. А потом... Потом я как-то вдруг оказалась в плену.
И стою я, значит, в одной изорванной ночной сорочке, да еще и босиком, перед вальяжно рассевшейся в кресле Наташкой. А она, продажная тварь, вырядилась в черный кожаный френч, хромовые галифе и сапоги на длинной шпильке. Эффектно, конечно, но при каждом ее жесте амуниция скрипит, как старая кровать под ошалевшей от секса парочкой. Ведьма курит дамскую сигару с длиннющим мундштуком, пускает дым мне в лицо... Вот понимаю вроде бы, что сон, а все равно обидно и противно!
Трамвайчик мог тебя спасти,
Но взорван был трамвайчик...
И ты сама себя спроси:
А был ли мальчик?
– Хорошо поешь, можешь даже в подземных переходах стоять с гармошкой: много денег накидают, – оцениваю я.
– Давай-давай, дерзи... А ведь и впрямь покатилась под откос твоя судьба, – насмешливо говорит Наташа и тут же меняет тон: – Говори, тварь, где вы спрятали свою Силу?! Эта Сила нам покоя не дает, но мы ее найдем и обезвредим!
– Не найти вам ничего, – не хуже Мальчиша-Кибальчиша гордо подымаю я голову. – И признаний никаких ты от меня не добьешься!
Она хватает валявшийся возле кресла армейский стэк и хлещет меня по лицу:
– Говори, тварь, как тебе удалось одолеть меня! Ты же не должна была победить! За мной стояли армии, сотни обученных черных спецназовцев, которые привели бы к вечному воцарению...
Наташа испуганно отбрасывает стэк и ладонью сама себе зажимает рот. Но я смеюсь:
– Кого, Огненного Змея? Он тебя же первую и сожжет в воспитательных целях, потому что никакая ты, Наташа, не ведьма.
– Нет! Я ведьма! А Огненный Змей будет рабом у той, которой я служу и которая дала мне великую колдовскую силу!
– Твоя сила – не колдовская, я поняла это, когда мы сражались... У тебя нет ничего своего, природного, даже простенький сглаз ты навести не сумеешь без помощи своих крутых господ! Ты – только носитель чужого...
– Нет!
Как странно: она избивает меня во сне, а я все равно чувствую боль.
– Кому ты подрядилась служить, Наташа? – шепчу я разбитыми в кровь губами. – То, что вы затеваете, противоречит всем уставам Ремесла ведьмы. Ведьма – это чистые руки, спокойное сердце, мудрая голова. Вы порочите ведьмовство!
– Что ты там бормочешь о нарушении кодексов, прав и свобод? – она наклоняется ко мне, в руках ее раскаленный паяльник. – Очень, очень скоро права и законы устанавливать будем мы. И ты поймешь, что ведьма – это распутство и жестокость! Если, правда, останешься в живых...
И она погружает раскаленное добела жало паяльника прямо мне в сердце.
– Тебе все равно не победить! – кричу я, уже понимая, что умерла от непереносимой боли...
...Уже осознала, что проснулась. Вся в холодном ноту. Села на постели, хватаясь за сердце. Боль. Она осталась! Может, у меня уже инфаркт, а я и не в курсе?
Я осматривала стены собственной спальни так, как будто видела их в первый раз. Что ж, если вам когда-нибудь приходилось во сне быть расстрелянным, повешенным, однажды укушенным, вы бы наверняка после пробуждения оглядывали родимую комнату таким же ошалело-затравленным взглядом. Так. Вроде все на месте. Шторы неплотно задернуты, и сквозь них виден день с ярко-синим небом и переплетением цветущих яблоневых ветвей на фоне этого неба. Все правильно. Как раз напротив окна моей спальни растет высоченная яблоня, которую никто из жильцов дома даже и не пытается спилить: по весне она своим цветом умягчает самое черствое сердце...
Дверь в спальню отворилась, вошла мама. Никогда еще не видела ее такой встревоженной и озабоченной.
