И окружающие люди вздохнули спокойно.
– С НОВЫМ ГОДОМ!
Сдвинутые в едином радостном порыве бокалы прозвенели, как колокола. Я плакала и сияла одновременно.
– Вика, милая, почему ты плачешь?
– Потому что чудеса бывают.
– Конечно, бывают. Ты ведьма и вдруг таких простых истин не знаешь...
– Иногда что-то приятно узнать заново. Ты меня любишь?
– Да. А ты меня?
– Еще как!
Я закружилась по комнате под потолком, подхватила детей, и они взлетели вместе со мной.
– Ура! – кричали девчонки. – Новый год!...
Когда мы налетались, я вернулась к Авдею:
– Налей мне еще шампанского.
– Ты начнешь бузить.
– Конечно. Я же ведьма. А все ведьмы делают это.
Авдей пристально посмотрел на меня благородно-нефритовым взором:
– Что именно это?
Я обняла его и сказала:
– Контрольное тестирование. Догадайся с первой попытки.
... За окнами Дворца драконов взлетел и рассыпался тысячью звезд новогодний фейерверк.
ЭПИЛОГ
191-й километр разъезда Елдышовка-Серюково затерян в глухих лесах и известен разве что завзятым грибникам и ягодникам. Поезда, даже пригородного сообщения, останавливаются здесь крайне редко, а если и стоят, то не больше минуты. Да и что им тормозить возле полуосыпавшейся асфальтовой платформы, единственным украшением которой является ржавая вывеска, прикрепленная к погнутому временем фонарному столбу без фонаря...
По обе стороны рельсового полотна сразу, плотной стеной начинается смешанный лес. Ближе к дороге, а значит, к свету и свободе тянутся березы, белыми своими коленками утонувшие в кустах волчьего лыка, шиповника и бузины, но, если шагнуть глубже в лес, покажется он мрачным, темным и неприветливым, как дед-бобыль. Поэтому редко кто отваживается торить тропу под сумрачные своды разлапистых елей и матерых лип с корой, похожей на камень...
Впрочем, одна, едва заметная тропа от платформы в лес все-таки тянется. И если кто любопытства ради пойдет по ней, поминутно спотыкаясь о вывороченные из земли корни да полусгнившие пеньки, то примерно через четверть часа пути выйдет он к окруженной со всех сторон лесом поляне, на которой стоит крепкая и ладная изба.
В этой избе с недавнего времени поселился путевой обходчик – немногословный, мрачноватый мужчина, из-за седой бороды лопатой кажущийся древним стариком. Но на самом деле он еще вполне крепок и неутомим, и если бы не борода, то можно было бы сказать, что выражением лица этот мужчина напоминает трансформаторную будку.
Мужики из ближайшей, километрах в пятнадцати деревни сначала приняли было этого обходчика за лешего: сколь лет-то прошло, как помер последний обходчик забытого разъезда, и никого на эту завалящую должность не присылали, а тут– на тебе! Не беглый ли это бандит или бизнесмен, которого достал рэкет, что, в принципе, одно и то же?! Но все быстро разъяснилось. Новый обходчик представил положенные документы, а к документам – четвертную бутыль трижды профильтрованного сквозь древесный уголь самогона и кой-какую немудрящую холостяцкую закусь. Обходчика признали за своего и звали в гости – в деревню.
Но в деревне, на людях мужчина старался не показываться. Пару раз в месяц зайдет в покосившийся сельмаг, наберет полную авоську консервов «Завтрак туриста», соли, спичек, сахару, макарон и даже не глянет лишний раз в сторону томно вздыхающей по крепким мужским объятиям продавщицы-вековухи.
Питался мужик в основном плодами рук своих. Перекопал и удобрил возле избы пару соток, насажал картофеля, репы и морковки, а потом и вовсе приволок откуда-то козу – тощую, клочкастую, с противным хриплым голосом и таким же противным характером. Однако молоко коза давала исправно. Звали козу Настькой. Самой же главной своей гордостью, можно даже сказать, страстью этот человек почитал разведение капусты.
Поначалу, как узнали в деревне, что выписал через почту мужик семена сортовой капусты, принялись посмеиваться: сбрендил без бабьего присмотру, вот и чудит. Однако обходчик принялся за дело с умом, кропотливо и без особой спешки. И скоро на ровных делянках, отмеченных березовыми колышками, росла-кудрявилась не только известная всему народу простушка-белокочанная, но и редкие для глухих этих мест цветная, савойская, пекинская, брюссельская, мудреная кольраби.
На это диво даже специально приходили поглядеть деревенские бабы, любовались и разнообразной капустой, и хозяйственным мужиком (не чета своим-то алкашам!), просили рассаду и совета, как лучше сажать.
Мужик рассаду давал безропотно, но почему-то на деревенских огородах она не приживалась, сколь ни бились огородницы, стремясь догнать и перегнать лесного капустознатца: то ударяли заморозки, то обгрызали капустные листики прожорливая тля да мушка, от которых не спасали ни дуст, ни хлорофос... И оставались бабы не при делах, тогда как обходчик снимал по осени колоссальный урожай и отвозил его в райцентр, где была школа-интернат для слабоумных детей...
Одним словом, жизнь обходчик вел тихую, незаметную, никому дорогу не переходил, дело свое делал исправно, на скудость зарплаты и жилья не жаловался. Вскоре в деревне его стали считать за блаженного и даже беглого монаха и иногда переживали: как он там один, без бабы управляется? Особенно зимой, когда рыщут по лесу наглые голодные волки и сверкают свинцовыми глазками...
Иногда, особливо в грибную либо охотничью пору, навещали обходчика мужики, чтоб узнать – здоров ли Петрович, не задрал ли его еще какой-нибудь медведь-шатун, не одолела ли его болотная лихоманка... Петрович, однако, к приходу мужиков всегда бывал в норме, гостям особо не радовался, но и с порога не гнал. Доставал припасенную четвертину, потчевал квашеной капустой, моченой брусникой, жареной зайчатинкой, картошкой с грибами.. Сам, правда, не пил, только усы мочил для вида и компании. И слушал, что балагурят подвыпившие мужики про мировую политику да про народную бедность, да про беспутство бабье...
– Петрович! – подступались иной раз мужики. – Что ты инда бирюк – о себе ни слова не вымолвишь. Кем ты был да где работал, покуда к нам не попал?
Но обходчик умело обращал такие вопросы в шутку, подливал мужикам самогону, а потом заботливо клал их в сенях избы – проспаться. Наутро мужики, опохмелясь, уходили по грибы, Петрович доил козу или копался в огороде, и жизнь шла своим чередом.
... Хорошо, что не приходили мужики к Петровичу в те колдовские ночи, когда полная луна набирала свою силу и заливала мертвенным, серебряным светом притихший лес. В такие ночи обходчик напивался вусмерть, брал лопату либо грабли и, выйдя на засиневевший под луной двор, принимался вытворять такие приемы, какие только в кино показывают про всяких каратистов и стивенов сигалов... Напрыгавшись и намахавшись, обходчик выгонял лопатой свою козу из загончика, и, когда та, истошно блея, принималась нарезать круги по двору, Петрович, страшно выпучив остекленелые глаза, потрясал лопатой и кричал:
